Повешенье не было моим приоритетом. Если бы что-то пошло не так, я не хотела стать овощем, или с травмированным позвоночником из-за сломанной шеи. Выхлопные газы машины были просто нестерпимы, когда я пыталась надышаться ими в гараже. Я больше не собиралась этого делать. И, как бы мне не хотелось это признавать, было чертовски больно, когда я порезала себе запястья. Я хотела более безболезненное решение.
Но смерть от моей собственной руки казалась болезненной и неуловимой, какой бы изобретательной я не была. Это было ужасное осознание – ждать смерти, но при этом быть слишком напуганной и несчастной, чтобы жить. Так же я страдала чувством вины выжившей. Мне было так стыдно, что мой отец умер, когда я была спасена, только для того, чтобы растрачивать свою жизнь на поиски быстрой и легкой смерти.
Когда читала газету, я заметила статью, и что-то опасное начало трепетать во мне, когда сердце, словно сумасшедшее начало биться в моей грудной клетке.
Сначала я не узнала этого чувства. Оно так давно приходило ко мне.
Надежда.
Тонкие и дрожащие, ее побеги протянулись и обернулись вокруг моего почерневшего сердца, нежно сжимая и заставляя меня задыхаться. По коже моих рук непроизвольно пробежали мурашки, и что-то твердое и неприятное застряло у меня в горле.
Страх. Волнение. Опустошение. Тоска.
На первый взгляд в статье не было ничего особенного. Съезд хирургов в Линкольне, всего в нескольких часах езды от дома бабушки. В статье рассказывалось о пластическом хирурге Илио Ли, всю семью которого убил его психически больной пациент. Остаток своей карьеры он посвятил помощи обездоленным, которым требовались операции связанные с деформаций лица и устранение последствий ужасных несчастных случаев.
Даже не могу сказать, что я, та, кто придумал эту идею – изменить свою внешность и отомстить, потому что в тот момент, глядя вниз на его фото, было ощущение, что кто-то другой посадил семя этого плана в мою голову. И пока я сидела там, прослеживая глазами и дрожащими пальцами черты лица доктора, на этот раз эти «тук-тук-тук» в моей груди стали утешительным напоминанием о том, что я еще жива.
В тот день я угнала машину бабушки и проехала через сильную грозу, чтобы добраться до отеля, где проходила конференция. Я столько раз останавливала себя от возвращения. Что я собиралась сказать? Что, если он скажет Дорнану, что я жива? И все же я добралась до самого дна. Во мне не осталось ничего другого, кроме надежды, которая расцвела под тяжестью того, что я собиралась сделать.
Когда я добралась до отеля, было уже три, и конференция закончилась.
Я была опустошена. Я упустила возможность встретиться с врачом и умолять его о помощи мне. Я даже не знала, сделал бы он это, но потеря возможности хотя бы попытаться, это стало последней каплей. Я выбежала из вестибюля на парковку перед зданием. Созрел мой окончательный план: на высокой скорости врезаться машиной в опору эстакады и просто покончить с этим.
А потом, как по волшебству – словно по воле судьбы - добрый доктор был там, стоял под укрытием стоянки такси перед входом, с чемоданом в руке.
Я колебалась, но всего секунду, прежде чем броситься туда, где он находился.
Не имеет значения, о чем мы говорили. Важно было только то, что он согласился помочь мне, что он и сделал.
Той ночью я вернулась в дом бабушки обновленной, мой дух воспрял. Я наконец нашла, ради чего жить – ни ради Эллиота, ни вины выжившей, ни бесконечных пустынных равнин, которые душили меня каждый раз, когда я смотрела в окно.
Месть, простая и понятная. Я решила уничтожить клуб Дорнана и поочередно уничтожить всех членов его семьи, и я точно знала, как забраться ему под кожу.
Бабушка была удивлена, увидев меня.
– Я думала, ты украла мою машину, – сказала она, и ее лицо расплылось в улыбке.
– Да, – бодро сказал я, бросая ключи на стол. – Но я заправила бензобак.
Она всегда была проницательной женщиной, умной и наблюдательной, как и ее внук.
– Ты выглядишь по-другому, – сказала она, ее южный акцент заставлял меня ловить каждое ее слово. – Счастливой.
Я улыбнулась, мое сердце возбужденно забилось в груди.
– Я решила, что жизнь слишком коротка, чтобы продолжать хандрить, – ответила я, сжимая дрожащие руки в кулаки, чтобы скрыть трепет. – Пора снова начать жить.
– Я так рада это слышать, – сказала бабушка, сокращая разрыв между нами и обнимая меня тонкими руками. –Тебе следует позвонить Эллиоту, – продолжила она, похлопывая меня по спине. Я замерла. Бабушка отступила и взъерошила мои светлые волосы. – Он вернется за тобой, девочка, – мягко сказала она.
Но он этого не сделал.
– Что ты собираешься с этим делать? – спрашивает Эллиот, резко меняя тему разговора.
Я расплываюсь в злой ухмылке, которая достигает и моих глаз.
– Это сюрприз, – отвечаю я.
Он просто качает головой, но ухмылка играет на его губах, угрожая превратиться в полноценную улыбку.
– Ты самый сильный человек, которого я когда-либо знал. – Что-то в этих словах меня сильно расстраивает, мои глаза наполняются слезами. Я отворачиваюсь, раздраженная тем, что он видит меня такой. – Я сказал что-то не то? – спрашивает он, касаясь пальцем моей щеки.
Я качаю головой.
– Ничего, это глупо. Это не имеет значения.
Он поступил мудро, решив не давить на меня; он знает, когда я не хочу говорить.
Это действительно глупо.
«Ты самый сильный человек, которого я когда-либо знал».
Но все это ложь. Я делаю это не потому, что я сильная. Я делаю это потому, что боюсь монстра в своей голове.
Монстра в моей постели, того, кто убил моего отца.
Монстра, уничтожившего меня.
Я делаю это, потому что просто хочу спать по ночам, не видя его лица.
Это не сила. Это отчаяние.
Эллиот отбрасывает гнев, его лицо трансформируется в озабоченное. А это еще хуже. Он снова притягивает меня к себе, его руки – самое безопасное место, которое я когда-либо знала, и я веду битву внутри себя.
– Мне не нужна твоя жалость, – говорю я, цепляясь за него, мои слезы пропитывают его куртку.
– Это не жалость, – бормочет он, поглаживая мои распущенные волосы одной рукой, а другой крепко сжимая мои плечи. – Это любовь. – Он притягивает меня ближе, мягко говоря мне в волосы. – Возможно, мы не работали над этим вместе, но никогда не думай, что я откажусь от тебя, девочка. Этого никогда не случится.
Мое сердце только что, бл*ть, разбилось.
Словно кто-то взял ледоруб и воткнул его мне прямо в грудную клетку. Мою грудь обжигает болью безответной любви. Печально то, что я действительно любила Эллиота, а может быть, это совсем не печально. И я все еще люблю. Я люблю его за то, что он спас меня. Я люблю его за то, что сохранил мою жизнь. Люблю его за то, что он был поблизости все эти три адских года.
Но я не могу, не умею любить его так, как он того заслуживает. Как вы любите кого-то, когда он – весь ваш мир. Я любила его за все, но, затерявшаяся в этом искусственном существовании, где он был всем для меня, я все еще не могла полностью отдаться ему.
В конце концов, мое сердце принадлежало кому-то другому. Кому-то, от кого у меня перехватывало дыхание. Кого-то, кого я так сильно любила с того самого момента, когда впервые увидела его, что мне было почти больно. Кого-то, кто осветил весь мой мир, хотя он и считает, что я погибла от рук его семьи.
– У меня есть подарок, – говорит Эллиот, отрываясь от меня и снова копаясь в кармане.
Он достает совершенно новый ярко-розовый iPhone с наушниками-вкладышами.
– Не стоило, – говорю я, осторожно теребя телефон.
Мне нравится.
– Я записан как татуировщик, – говорит он, указывая на экран. – На всякий случай, чтобы было непонятно.
