Я поневоле улыбнулась. А ночью Дашка пришла спать ко мне, вместе с подушкой и одеялом своим, и я трусливо ей обрадовалась, — никак не могла уснуть. Она свернулась рядом клубком, как котенок, сразу засопела.
— У меня нет кроме тебя никого, — шёпотом сказала я.
— Я знаю, — сонно пробормотала Дашка, погладила мою руку и уснула.
Я перевела взгляд с детской макушки на окно. Оно было зашторено лёгкими занавесками, снаружи фонарь, и свет его падает на стены ажурной сеткой. Мирная картина, привычная. Но сегодня — все тревожно. Слушаю дыхание спящего ребёнка, и вдруг чётко понимаю — он рядом. Тот мужчина. Сидит на парковке, в своём большом автомобиле, смотрит на мои окна. Или даже…стоит молча за дверью, и прислушивается, словно тоже хочет услышать сонное Дашкино дыхание.
Вторая 2. Демид
Ненавижу, подумал я. Но как-то отстраненно, равнодушно. Я уже привык к этой ненависти, сжился с ней, она давно стала частью меня, врастая в мою душу час за часом, одну бессонную ночь за другой. А теперь так плотно впустила в меня свои корни — не вырвать. Если только вместе с кусками моей плоти.
Но когда она наклонилась и погладила девочку по пушистом шапке, снова скрутило, сильно, до боли, кажется — до хруста в костях. Это моя дочь. Какое право она имеет касаться её, держать за руку, делать вид, что любит?
Я наблюдал за ними несколько дней. Бросил, к черту все свои дела. Подъезжал на автомобиле к небольшому частному садику, в который ходила девочка. Я уже знал, часы прогулки. Смотрел, как она играет. Выпал липкий снег — катает шары. Сделала снеговика, морковки не было, заменила её длинной сосулькой. А потом мальчик в зелёной шапке его сломал. Моя дочь заплакала. Она плакала так горько, что мне хотелось пойти, надрать этому хулигану уши, чтобы никогда больше не смел обижать девочек. Вытереть её слезы. А потом вместе скатать нового снеговика.
Но я ждал. Доказательств ещё не было, только предчувствие и три года упорных поисков. Но я был уверен. Я знал.
Иногда девочка бросала игры и подходила к забору. Прижималась к нему лицом, долго смотрела на улицу, во внешний мир. Словно знала все. Ждала меня.
— Скоро, — сказал я, зная, что она меня не услышит. Пока не услышит. — Скоро я тебя заберу.
А теперь я наблюдал за ней. За той, которая лишила меня дочери. Светлые волосы. Тонкий, пожалуй немного длинноватый нос, розовый на кончике — мороз. Это могло бы быть мило, но нет. Длинные светлые же, в рыжину ресницы. Пухлые губы. Бледная кожа, чуть изогнутые, словно в удивление, брови.
Моя бабка бы сказала про неё — породистая. Она всех женщин мерила, словно скаковых кобыл, по этой степени породистости. Они её интересовали лишь с одной точки зрения — производства новых Шаховых. Моих детей.
И моя жена ей не понравилась совершенно.
— Маленькая какая-то, — с сомнением протянула бабка. — Щуплая. Заморыш. Словно отродясь досыта не жрала. Дёмка, каких детей она нам нарожает?
Она была чистой, моя Настя. Светлой. Была и осталась. А породистость… ни о чем не говорит. Та, которая лишила меня дочери породиста. Высокая. Не красивая, нет, но бабка бы оценила силу и надменность её взгляда. И она — воровка. Она преступница. Она украла моего ребёнка, лишила меня будущего.
Но я верну все на свои места. Я сделаю так, как нужно.
— Мы не можем просто взять и украсть ребёнка, — тихо говорит мой юрист, я слушаю его в половину уха, я и сам это отлично знаю. — Это не так работает… То есть, украсть вы можете, я не смогу вам противостоять. Но вы же хотите, чтобы она стала вашей дочерью официально. Нужна экспертиза и заключение суда.
— И?
— Нужно разрешение матери на проведение экспертизы. У нас никаких конкретных доказательств. Она должна подписать её добровольно.
Проблема была в том, что я не хотел её предупреждать. Когда она украла моё дитя, она точно не высылала мне уведомление. Я хотел, чтобы это было шоком для неё. А ещё я боялся, что если она будет знать заранее, она сделает что нибудь с девочкой. Ей нечего терять. Это не её дочь. А я не знал, на что она готова. Нет, пусть не знает ничего.
— Устройте все, — ответил я. — Пусть лишение ребёнка будет для неё сюрпризом. Вы сможете, у вас нет выбора, именно поэтому я вам и плачу.
Худой, совершенно не заметный серый человек кивнул. А на следующий день я сидел у её офиса в автомобиле. Ждал. Рассерженно смотрел на часы то и дело — успею ли посмотреть, как гуляет в саду моя дочь? Успокаивал себя тем, что сегодня пятница. Они снова пойдут в приют. И я снова увижу свою дочь так близко, как в прошлые годы не видел ни разу.
Её офис находится на огромной складской территории. Кругом серые амбары, железные контейнеры. То и дело заезжают фуры. Мы все обговорили. Она ответственная за всю эту кутерьму здесь. Она всем нужна.
Ольга, а именно так её звали выскочила на порог кутаясь в одну лишь шаль. На улице вьюжит. Ветер треплет её светлые волосы, они были забраны в пучок, но он рассыпался. Я хорошо её вижу.
— Юра! — кричит она. — что случилось?
Парень в куртке со светоотражающими лентами бежит ей навстречу, она смотрит на него приложив ладонь ко лбу козырьком.
— Накладные, Ольга Николаевна, — чертыхается он. — Я накладные забыл, на воротах собрал уже целую пробку, меня сейчас на части порвут.
Она вплескивает руками, спускается к нему навстречу по ступеням, чтобы предатель Юрий не терял драгоценного времени. Ветер бросил её волосы, теперь играет листами бумаги в её руках. Они упрямо пытаются вырваться и улететь, мешая рассмотреть, что в них написано. Отлично, так и было задумано, именно поэтому Юрий позвонил ей, чтобы она выбежала навстречу. Она подписала все.
Говорит что-то, улыбается. Мне не слышно — слишком тихо. Опускаю стекло, в салон залетает колкий снег. Юрий уходит, а Ольга смотрит ему вслед, хотя холодно. Не уходит, может, чувствует, что только что сделала…
Я трогаю автомобиль с места, беспрепятственно выезжаю. Фура парня стоит за углом. Он выпрыгивает из кабины, идёт ко мне, садится на пассажирское сиденье.
— Она все подписала, — хмуро говорит он.
Протягивает мне листы бумаги. На них мокрые капли — снег тает. Не беда. Среди так нужных мне бумажек затерялась настоящая докладная — возвращаю её хозяину.
— Отлично, — отвечаю я, вкладываю листы в папку.
Ему я даю деньги, именно столько, сколько мы обговорили.
— Я точно не делаю ничего плохого? — неуверенно спрашивает Юрий.
— Если предаёшь, — улыбаюсь я. — Имей смелость идти до конца. Нельзя предать лишь наполовину.
На прогулку девочки я опоздал, но в приют приехал заранее. Привёз все, что в прошлый раз просили — закупила моя помощница. Местная ветеринарша так радуется, что я чувствую себя дедом Морозом.
— Вы просто волшебник, — восхитилась щуплая женщина, и даже поцеловала меня в щеку, привстав на цыпочки.
Они опоздали, пришли гораздо позже. У моей дочери румяные щеки, снова шли пешком с остановки — эта мысль вызывает раздражение. Меньше всего мне хотелось, чтобы мой ребёнок рос в нищете. Но девочка такая красивая, так похожа на мою жену, что у меня перехватывает дыхание.
— Снова работу мне! — рассмеялась ветеринар.
А девочка смотрит на меня. После прошлой встречи уже знает, не боится. Хорошо, что я решил действовать постепенно.
— А мы ходили к маме на работу, — сообщила она мне. — Там поймали Мусю. И сюда принесли, ей сделают операцию, чтобы она не рожала больше котят.
И показала мне переноску, в которой сидела сердитая на весь мир кошка. Переноска явно была тяжёлой для маленького ребёнка, я снова едва сдержал раздражение.
— Всем офисом на это дело деньги собрали, — сказала Ольга ветеринару. — Сколько можно уже…
Девочка присела на корточки, сняла розовые варежки, погладила кошачий нос через окошко-сеточку. И снова на меня посмотрела.
— Почему, — спросила она, — почему ей нельзя рожать котят? Котята, это хорошо. Они милые и смешные.
