— рыдает она. — Они убьют тебя.
— Нет, если я убью их первыми, — мрачно говорю я.
Я оставляю ее в душе. Я иду в спальню и поднимаю половицу, под которой спрятан мой металлический ящик. В нем все мои сбережения — деньги, предназначенные для того, чтобы отправить Анну в колледж. Она пропустила экзамены. В этом году она не поедет.
Я складываю купюры в пачку и засовываю в карман. Затем я выхожу из квартиры и бегу под дождем к ломбарду на улице Бжеской.
Якуб, как всегда, сидит за прилавком и читает книгу в мягкой обложке с оторванной половиной обложки. Плечистый, лысеющий, с очками из кокаиновой бутылки в толстой пластиковой оправе, Якуб моргает на меня, как сова, проснувшаяся слишком рано.
— Чем я могу тебе помочь, Миколаш? — говорит он своим хрипловатым голосом.
— Мне нужен пистолет, — говорю я ему.
Он хрипло хихикает.
— Это незаконно, мой мальчик. Как насчет гитары или Xbox?
Я бросаю пачку купюр на его столешницу.
— Прекрати это дерьмо, — говорю я ему. — Покажи мне, что у тебя есть.
Он смотрит вниз на деньги, не прикасаясь к ним. Затем, спустя мгновение, он выходит из-за прилавка и шаркающей походкой направляется к входной двери. Он поворачивает защелку, запирая ее. Затем он идет к задней двери.
— Сюда, — говорит он, не поворачивая головы.
Я следую за ним в заднюю часть магазина. Здесь он живет — я вижу старый диван с набивкой, вываливающейся из дыр в обивке. Квадратный телевизор. Крошечная кухня с плитой, где пахнет подгоревшим кофе и сигаретами.
Якуб подводит меня к комоду. Он открывает верхний ящик, показывая небольшой выбор пистолетов.
— Какой тебе нужен? — спрашивает он.
Я ничего не знаю об оружии. Я никогда в жизни не держал его в руках.
Я смотрю на беспорядочную кучу оружия: некоторые из углерода, некоторые из стали, некоторые изящные, некоторые практически древние.
Один из них полностью черный, среднего размера, современный и простой на вид. Он напоминает мне пистолет, который носит Джеймс Бонд. Я беру его в руки, удивляясь тому, какой он тяжелый в моей руке.
— Это Глок, — говорит Якуб.
— Я знаю, — отвечаю я, хотя на самом деле это не так.
— Это 45-й калибр. Тебе также нужны патроны? — говорит он.
— И нож, — говорю я ему.
Я вижу на его лице выражение веселья. Он думает, что я играю в коммандос. Это неважно — я не хочу, чтобы он воспринимал меня всерьез. Я не хочу, чтобы он кого-то предупреждал.
Он дает мне Боевой нож с кожаной рукояткой в полимерных ножнах. Он показывает мне, как схватиться за ножны, чтобы вытащить лезвие, как будто демонстрирует для ребенка.
Он не спрашивает, для чего он мне нужен.
Я прячу оружие под одеждой и спешу обратно в квартиру.
Я намерен проведать Анну, прежде чем выслеживать ходячих трупов, посмевших наложить руки на мою сестру.
Когда я снова отпираю входную дверь, я чувствую, как по позвоночнику пробегает странный холодок.
Я не знаю, что это такое. Все выглядит так же, как и раньше: рюкзак на том же месте в прихожей, кроссовки моей сестры рядом с ним. Я все еще слышу негромкое журчание телевизора в комнате отца — звук, который день и ночь звучит в нашей квартире. Я даже вижу его голубой свет, просачивающийся из-под его двери.
Но я больше не слышу, как работает душ. И я не слышу свою сестру. Надеюсь, это значит, что она отдыхает в своей комнате.
Это то, чего я ожидаю. Я ожидаю, что она будет лежать в своей кровати под одеялом. Надеюсь, она спит.
И все же, когда я прохожу мимо двери в ванную, собираясь проверить ее, я колеблюсь.
Изнутри доносится какой-то звук.
Постоянный капающий звук. Как будто кран не совсем выключен.
Дверь приоткрыта — я сломал раму, пробиваясь внутрь в первый раз. Теперь она не закрывается до конца.
Я открываю дверь, яркий флуоресцентный свет на мгновение ослепляет мои глаза.
Моя сестра лежит в ванне и смотрит в потолок.
Ее глаза широко раскрыты и неподвижны, абсолютно мертвы. Ее лицо бледнее мела.
Одна рука свисает через бортик ванны. От запястья до локтя тянется длинная рана, открытая, как аляповатая улыбка.
Пол залит кровью. Она течет от ванны до самого края плитки, прямо к моим ногам. Если я сделаю хоть один шаг внутрь, я буду ходить по ней.
Почему-то это парализует меня. Я хочу побежать к Анне, но не хочу идти по ее крови. Глупо, безумно, я чувствую, что это причинит ей боль. Даже если она мертва.
И все же я должен пойти к ней. Я должен закрыть ее глаза. Я не могу вынести того, как она смотрит в потолок. На ее лице нет спокойствия — она выглядит такой же испуганной, как и раньше.
Желудок сводит, грудь горит, я подбегаю к ней, мои ноги скользят по скользкой плитке. Я осторожно поднимаю ее руку и кладу ее обратно в ванну. Ее кожа все еще теплая, и на секунду мне кажется, что есть надежда. Затем я снова смотрю на ее лицо и понимаю, насколько я глуп. Я кладу руку на ее лицо, чтобы закрыть ей глаза.
Затем я иду в ее комнату. Я нахожу ее любимое одеяло — то, на котором нарисованы луны и звезды. Я приношу его в ванную и накрываю им ее тело. В ванной есть вода. Она намочила одеяло. Это не имеет значения — я просто хочу накрыть ее, чтобы никто больше не мог смотреть на нее. Больше нет.
Потом я возвращаюсь в свою комнату. Я сажусь на пол, рядом с пустым ящиком для денег, который я еще не вернул в тайник под половицами.
Я чувствую невыносимую глубину вины и печали. Я буквально не могу это выносить. Мне кажется, что оно отрывает куски моей плоти, фунт за фунтом, пока я не останусь лишь скелетом с голыми костями, без мышц, нервов и сердца.
Это сердце затвердевает внутри меня. Когда я впервые увидел тело Анны, оно билось так сильно, что я думал, что оно разорвется. Теперь оно сокращается все медленнее и медленнее, все слабее и слабее. Пока не остановится совсем.
Я никогда не проводил ни одного дня вдали от своей сестры.
Она была моим самым близким другом, единственным человеком, о котором
