— Лея? — Открыв глаза, поворачиваю голову. — Лея Лэм?
Чувствую, как в замешательстве хмурюсь, рассматривая стоящую передо мной женщину.
— Ронда. — Она показывает на себя и улыбается. — Мы ходили в одну школу.
— Ронда? — в шоке повторяю я.
Некогда пухленькая девушка, у которой было не так уж много друзей, превратилась в потрясающую женщину. Рыжие волосы подходили ее светлой коже, лицо круглое, но четко выраженные скулы эффектно подчеркивали нос-пуговку и полные губы.
— Как поживаешь? — спрашиваю я, отступая от борта парома.
— Хорошо… на самом деле, великолепно. — Она улыбается шире и кладет руку на живот, который, как оказалось, большой и круглый, но ее стильное пальто сводит его к минимуму.
— Прекрасно выглядишь.
— Ты тоже, но ты всегда была красоткой. — Она улыбается и машет кому-то за моим плечом. Повернув голову, вижу идущего к нам красивого мужчину в джинсах, толстовке и жилете. Длинные волосы откинуты с его точеного лица, кожа загорелая. Глаза скрыты за темными очками, но в нем есть что-то знакомое.
— Бен, смотри, кто здесь, — говорит Ронда, и мне приходится приложить все силы, чтобы не убежать, когда Бен смотрит на меня, сдвигает очки на макушку и хмурится. Бен был лучшим школьным другом Остина, и, судя по выражению его глаз, он не рад меня видеть.
— А ты чего здесь забыла? — рявкает он.
— Бен, — шипит Ронда, нежно беря меня за руку, словно пытаясь поддержать, что странно.
— Нет, ты же знаешь, как она бросила Вулфа, — говорит он, глядя на Ронду. Потом смотрит на меня и рычит: — Зачем ты приехала?
Знаю, я этого заслуживаю, но не буду лгать и говорить, что меня не обжигает, что кто-то, кого я некогда считала другом, смотрит на меня, как на отброс общества. Мне тоже было больно. Да, я ушла, но он не отправился за мной. Даже не спросил маму, где я, все ли со мной в порядке… ничего.
— Ты знаешь, почему она здесь, Бен, — тихо говорит Ронда, подходя к нему и касаясь руками его груди. Он переводит взгляд от меня на нее. Его лицо смягчается, он обнимает ее за шею, прижимается лбом ко лбу и что-то ласково шепчет. Сделав глубокий вдох, отступаю на два шага назад.
— Держись от него подальше, — говорит Бен, выпрямляясь и поворачивая голову в мою сторону.
— Он даже не узнает, что я в городе, — говорю я ему, делая шаг назад, затем разворачиваюсь и направляюсь к своей машине, где сижу до конца поездки на пароме.
***
— Мам, — зову я, входя в дом.
Меня поражает запах, точно такой же, как в детстве. Такой знакомый, что, когда он наполняет мои легкие, я чуть не задыхаюсь.
— Милая, — шепчет мама с дивана, где лежит, укрытая одним из многочисленных связанных ею одеял.
— Ты в порядке? — спрашиваю я, подходя к ней и опускаясь на колени.
Она выглядит так же, как месяц назад, когда я в последний раз ее видела. Длинные, седые волосы, лицо загорелое от долгих часов, проведенных на солнце за посадкой цветов, глаза карие, как у меня. Трудно поверить, что она так больна, что ей осталось всего несколько месяцев. Врачи слишком поздно выявили рак, и метастазы уже распространились от матки к желудку. Они сказали, что можно попробовать химиотерапию, но мама отказалась, сказав, что если ей суждено умереть, то она сделает это на своих условиях, а не пока ее тело накачивают ядом.
Не могу сказать, что я с ней согласна. Всякий раз, когда об этом думаю, мысль о том, что ее больше не будет рядом, убивает меня. Я хочу, чтобы она боролась, но это не моя битва.
— Я в порядке, просто хотела немного прилечь. А теперь расскажи, как прошла твоя поездка?
— Мама, я разговаривала с тобой каждые несколько часов, — напоминаю, помогая ей сесть.
— Да, но городок маленький. Никогда не знаешь, с кем можешь столкнуться.
В этом она права.
— Я видела Ронду. Ты не упоминала, что она беременна, — бормочу я, опуская часть про лучшего друга Остина, полагая, что, если проигнорирую любого, кто имеет к нему хоть какое-то отношение, возможно, смогу проигнорировать тот факт, что это Кордова, и есть шанс, что в какой-то момент я его увижу.
— Бен был с ней? — Вот вам и план.
— Да, они кажутся… счастливыми, — последнее слово я произношу шепотом. Счастье для меня — очень странное понятие. Я даже не помню, когда в последний раз была по-настоящему счастлива.
— Что случилось? — спрашивает мама, касаясь моей щеки.
— Просто устала.
— Твоя комната готова, почему бы тебе не пойти и не вздремнуть? А потом отправимся ужинать в «Корзинку для пикника».
— Это место все еще существует? — недоверчиво спрашиваю я.
«Корзинка для пикника» — небольшой металлический трейлер, который превратили в закусочную, где подают в основном гамбургеры и картофель фри, и он открыт только в летние месяцы. Для детей в Кордове он как «Макдональдс». Обычно я бы сразу согласилась там поесть, потому что у них отменные гамбургеры, но мысль столкнуться с кем-то из давних знакомых не кажется мне столь привлекательной.
— Конечно. Иди, приляг, а через пару часов поедем.
— Мам, я, правда, не думаю, что смогу сегодня куда-то пойти, — говорю, наблюдая, как она сворачивает одеяло, под которым лежала, и кладет его на спинку дивана.
— До отъезда из дома ты любила там бывать, — говорит она, с разочарованным видом поворачиваясь ко мне.
— Извини, ты права. Звучит здорово, — говорю, нацепляя на лицо улыбку, которая, как я знаю, не затрагивает моих глаз. Не хочу, чтобы мои страхи или прошлое запятнали последние воспоминания о ней; мама заслуживает гораздо большего.
— Отлично, а теперь пойди, приляг. — Она подталкивает меня к моей прежней спальне, которая, к счастью, не выглядит такой же, какой я покинула ее много лет назад. Картины, висевшие раньше на стенах, теперь исчезли, сами стены выкрашены в бежевый цвет, хорошо сочетающийся с темно-синим покрывалом и картиной над кроватью с изображением ночного океана.
Единственная нетронутая вещь в комнате — наше фото с отцом. Мы катались на вездеходе сразу после ливня. Повсюду была грязь, а папа проехал через каждую лужу на тропе. Я сидела перед ним, перепачканная с ног до головы, но мы оба улыбались. Я помню тот момент, тогда так сильно смеялась, что у меня заболел живот.
«Как я пройду через это, папа?» — думаю я, проводя пальцем по верху рамки, затем подхожу к кровати и ложусь. Натягиваю на себя одеяло и закрываю глаза, лежа без сна, пока через два часа не приходит мама, чтобы позвать меня на ужин.
— Может, по дороге в «Корзинку для пикника» заскочим в винный магазин? — спрашивает мама с пассажирского сиденья моей машины.
— Стоит ли тебе пить алкоголь? — Я хмурюсь и сворачиваю на главную дорогу — то есть, на самом деле единственную в городе.
— А что он мне сделает, убьет? — шутит она, заставляя меня резко вдохнуть. — Милая, — тихо говорит мама, и я быстро смотрю на нее, удивляясь, как, черт возьми, она может быть такой беспечной. — Я умираю. Когда это случится, ведомо лишь Господу, но это случится, и ни ты, ни я ничего не можем с этим поделать. Я смирилась с этим и хочу, чтобы ты поступила также. — Мама тянется ко мне и гладит по бедру.
— Смириться с этим? — недоверчиво повторяю я, качая головой.
— Да, смирись. Если подумать, мне повезло. Я знаю, что умру. Знаю, рано или поздно Бог придет, чтобы забрать меня домой, и когда это случится, я буду готова. У меня будет возможность попрощаться с важными для меня людьми и исправить все допущенные ошибки. Мне повезло, дорогая.
— А как же я? — Сжимаю руками руль, чувствуя тесноту в груди, и борюсь со слезами.
— Милая, я тебя люблю. И любила еще до того, как ты у меня появилась, и я всегда буду с тобой. Знаю, для тебя это нелегко. Знаю, прольется много слез, но нам повезло, дорогая.
Сжимаю губы, чтобы не сказать что-то, о чем могла бы пожалеть. Мне не повезло; на самом деле мне не повезло десятикратно. Сколько людей я уже потеряла, сколько еще должна потерять, прежде чем этого будет достаточно.
