— О, смотри! Шерил! — восклицает мама, отрывая меня от мыслей, одной рукой тянется к клаксону и жмет, а другая мелькает мимо меня, чтобы она могла помахать ей из моего окна. Взглянув туда, куда она машет, сердце начинает дико биться о грудь, когда я вижу не Шерил, а Остина, входящего в один из многочисленных баров, которые усеивают главную улицу, только он не один — с ним женщина, обнимающая его за талию, а он придерживает для нее дверь.
Даже с разделяющего нас расстояния легкие сжимаются от созерцания его красоты. Годы отнеслись к нему благосклонно. Его волосы все также взлохмачены, только теперь немного светлее; загорелое лицо и борода делают его кристально-голубые глаза еще ярче. Перевожу взгляд с его лица на торс в темно-зеленой толстовке, демонстрирующей мускулы рук, груди и узкой талии, а затем вниз — на обтянутые джинсами бедра. Когда снова поднимаю взгляд, его взор устремлен на меня, и я вижу, как он щурится в замешательстве, затем в понимании, которое вскоре превращается в гнев.
— Ты пропустила винный магазин, — жалуется мама, когда я жму на газ.
— Мы можем остановиться на обратном пути, — заверяю я ее, желая унять сердцебиение.
— Или по дороге домой можем заглянуть в бар.
Знаю, я сказала, что сделаю все, чтобы мама была счастлива, пока мне не придется ее отпустить, но ни за что на свете не пойду в бар, не в этом городе.
— Обещаю, я достану тебе спиртное до возвращения домой, — бормочу я, останавливаясь перед маленьким металлическим трейлером с четырьмя большими столами для пикника, выкрашенными в красно-белую клетку.
Лишь только припарковавшись на стоянке, выхожу и делаю глубокий вдох. Этот городок слишком мал, и я обманывала себя, думая, что пока буду здесь, не увижу Остина. Уверена, сплетни уже разлетелись. В маленьких городках всегда так: каждый знает, кто чем занимается, и мое возвращение домой после стольких лет наверняка станет грандиозной новостью.
— Милая, ты в порядке?
Смотрю через крышу машины на маму и натягиваю на лицо фальшивую улыбку, в надежде, что за последние несколько часов я ее каким-то образом усовершенствовала, и говорю:
— Просто хочу есть.
Захлопнув дверцу, обхожу капот. Беру ее за руку и веду к окну, где мы заказываем гамбургеры, затем садимся за один из столиков и едим лучший гамбургер из всех, что я пробовала — все, как я и помню. Жаль, что все время, пока я ем, единственное, о чем могу думать — это выражение глаз Остина.
Глава 2
Лея
— Доброе утро, дорогая, — приветствует мама, когда я вхожу на кухню.
— Доброе.
Подхожу к кухонному столу и сажусь, а затем в оцепенении смотрю, как она переворачивает на сковороде бекон и выливает туда яйца.
— К нам прибудет армия? — спрашиваю, наблюдая, как она выкладывает оладьи на доверху заполненную тарелку.
— Сегодня утром мне позвонила Ронда. Бен уходит на весь день, и ей не хочется сидеть одной дома, поэтому она придет к нам на завтрак, а потом мы отправимся в недавно открывшийся в городе магазин пряжи и рукоделия.
— Как давно они с Беном вместе? — с любопытством спрашиваю я. В старших классах Бен был типичным парнем. Постоянно менял подружек, а Ронда была очень милой, но застенчивой и держалась особняком или с теми немногими друзьями, которые у нее были. Я даже не помню, чтобы они тогда разговаривали.
— Думаю, лет пять. Она уехала в колледж, а по возвращении в город у них все закрутилось, и они стали неразлучны.
— Рада за них. Она всегда была милой, а Бен — хорошим парнем.
— Да, и Бен ее обожает. Вообще-то она очень напоминает мне тебя.
— Неужели?
— Да, она относилась ко мне с добротой, когда я была дома, всегда помогала со всем, что нужно, или просто приходила навестить.
— Прости, что меня не было рядом, — шепчу я, чувствуя себя виноватой.
— Тебе не за что просить прощение. Ты же знаешь, как я люблю навещать тебя в Монтане. Приятно время от времени уезжать на несколько месяцев; к тому же ты жила своей жизнью. Не то, чтобы я тебя совсем не видела.
— Знаю. Просто… хотелось бы мне не жить так далеко и вернуться сюда раньше.
— Кен — мудак.
— Мам, — вздыхаю я.
— Нет, — она указывает на меня лопаточкой, — он эгоцентричный мудак, который думает, что мир вращается вокруг него. То, что произошло между вами — не твоя вина. И то, как он себя повел, узнав, что ты поехала сюда, было достойно сожаления.
В этом она была права. Когда я сказала ему, что должна уехать, чтобы позаботиться о маме, он ответил, что мне следует остаться, пока мы не разделим имущество. За это я его возненавидела; мне и так было достаточно тяжело находиться в одном городе с ним и его девушкой, а он еще мешал мне уехать, когда мама во мне нуждалась, явил ту сторону себя, о существовании которой я даже не подозревала.
— Ты многого не знаешь, — пытаюсь я, даже не понимая, почему меня должно волновать то, что она права на его счет, но мне всегда казалось, что я могла бы стараться больше или быть лучшей женой, хоть и осознаю, как это глупо.
— Я знаю более чем достаточно, — заявляет мама, и прежде чем я успеваю ответить, в заднюю дверь раздается стук, и в нее просовывается голова Ронды.
— Привет, — увидев меня за столом, она улыбается.
— Привет, — улыбаюсь в ответ, чувствуя себя неловко. Не из-за нее, а из-за ситуации с Беном на пароме. Ненавижу, когда меня кто-то осуждает, и, знаю, Бен, вероятно, рассказал ей то, что случилось пятнадцать лет назад.
— Садись, пока не укатилась, — говорит мама в знак приветствия, заставляя Ронду смеяться, потом идет к холодильнику и открывает его.
— Прости за Бена, — шепчет Ронда, и я отрываю взгляд от мамы, которая достает бутылку сиропа, чтобы посмотреть на нее. — Он не должен был так с тобой разговаривать.
— Все в порядке, — отвечаю так же тихо, не желая, чтобы мама знала о случившемся, не хочу, чтобы сейчас она обо мне волновалась.
— О чем вы там шепчетесь? — вмешивается мама, ставя перед каждой из нас по тарелке.
— Я говорила Ронде, что надеюсь, она голодна, потому что ты, кажется, приготовила на двенадцать человек, а не на троих, — лгу я, а Ронда, положив руку на живот, снова смеется.
— Я ем за двоих, а поскольку малыш, похоже, пошел в папу, можно сказать, что даже за троих.
— Какой у тебя срок? — спрашиваю я, рука чешется дотронуться до ее живота.
— Еще нет и семи месяцев.
— Обалдеть, — выдыхаю я. У нее огромный живот, так что могу только представить, как она будет выглядеть на полном сроке.
— Знаю. — Она кивает. — Я все время говорю Бену, что следующего будет вынашивать он. Понятия не имела, что меня раздует до размеров кита, — она улыбается.
— Ты прекрасно выглядишь, беременность тебе идет, — мягко говорю я.
— Не могу дождаться, когда он родится, чтобы я смогла его подержать, — говорит мама, и меня пронзает боль. Я всегда хотела иметь детей, и если когда-нибудь случайно найду мужчину, с которым создам семью, то уже не смогу с ней этим поделиться. Она никогда не подержит на руках своих внуков; ее даже не будет рядом, чтобы поддержать, когда у меня возникнут вопросы или опасения по поводу того, как быть мамой.
— Извините, сейчас вернусь, — извиняюсь, встаю из-за стола и иду в ванную. В ту же секунду, как оказываюсь за закрытой дверью, разражаюсь тихими рыданиями.
Понятия не имею, как я собираюсь пережить это время. Мама думает, что, зная о ее приближающейся кончине, нам повезло, но мне от этого намного хуже. Теперь единственное, о чем я могу думать, — это все то, что она упустит, все, что упущу без нее я. В случае ее внезапной смерти, мне бы пришлось принять произошедшее и попытаться жить дальше. В этой ситуации я чувствую, что оказалась в тупике. Никакого движения вперед, потому что жду неизбежного.
Все, чего хочет мама, — чтобы я была счастлива, и я больше всего на свете хочу, чтобы могла ей это сказать, что не чувствую, словно умираю изнутри, словно нахожусь в постоянной борьбе всего лишь за один вдох.
