случайно… будто вы получили рукопись. Моему п-поведению нет оправданий. Но я не шпионила, как вы, наверное, п-подумали. Это была ошибка, но не п-преступление.
— То есть ты решила: залезешь в мой кабинет, а там — новая рукопись Савицкого? Лежит в открытом ящике стола?
Когда он произносит это вслух, мой поступок кажется еще более глупым. А ведь Майер ненавидит глупых людей. Значит, меня в любом случае ничего хорошего не ждет.
— Мне вот стало интересно… — Марк вдруг достает из какой-то папки новые листы, пробегает по ним взглядом, затем убирает обратно и снова пристально смотрит на меня.
— В твоем резюме сказано, что ты окончила университет с красным дипломом, верно?
— Д-да.
— Диплом, надо полагать, красный от стыда за свою обладательницу?
От этого язвительного замечания мои щеки пылают еще сильнее.
— П-простите. Я совершила ошибку.
Невыносимо. Чувствую себя такой беспомощной, ничтожной. Ненавижу себя за то, что приходится повторять эти дурацкие извинения.
Но еще больше ненавижу Майера.
— Ошибку совершил тот, кто принимал тебя на работу, — сухо откликается он. — Я еще с этим разберусь, но сначала кое-что проясним. Напомни, сколько раз ты подавала нам резюме?
Думаю, он прекрасно знает ответ на этот вопрос. И уже всё решил. От моих слов ничего не изменится, но всё-таки я отвечаю.
— Три раза.
Теперь я зла настолько, что перестаю заикаться.
— И на третий раз тебе наконец удалось дойти до тестовых заданий, которые ты проходила…
— …четыре месяца.
— Надо же, сколько упорства! И всё ради того, чтоб потом в рабочее время заниматься… этим? — он в очередной раз кивает на злополучные листы.
Марк Майер, хватит уже издеваться. Не тяни, сделай то, ради чего всё это затеял.
Я смотрю на него в упор, однако, он молчит. Всегда любила тишину, но сейчас она невыносима. И нервы сдают окончательно:
— Вы увольняете меня?
После этого вопроса он снова прищуривается. А дальше происходит уж совсем неожиданное.
Марк поднимается с кресла, обходит стол и садится на него.
Теперь между нами не больше метра — кажется, я даже могу видеть в черных глазах свое отражение: прядь волос выбилась из прически, верхняя пуговица пиджака расстегнулась. Хочется отступить назад, но вместо этого я поправляю очки, облизываю пересохшие губы и подрагивающими пальцами пытаюсь застегнуть пуговицу.
— София, — неожиданно Майер называет меня по имени. Произносит его мягко, но с нажимом — каждую букву я ощущаю почти как физическое прикосновение и невольно вздрагиваю. — Напомни, пожалуйста, каких принципов придерживается наша компания?
К чему этот вопрос? И как на него отвечать? Я знаю про Аджайл Манифесто и даже видела распечатки на столе директора по стратегии: «Планирование Аджайл-проектов с помощью диаграммы Гранта», только ничего в этом не смыслю. Он про это спрашивает?
— Аджайл? — уточняю я.
Майер кивает.
Основные принципы Аджайл висят почти у каждого рабочего стола, поэтому я начинаю отвечать — прямо как прилежная студентка на экзамене.
— Первое: люди и взаимодействие между ними важнее процессов и инструментов. Второе: готовность к изменениям важнее приверженности первоначальному плану. Третье…
— Достаточно, — перебивает Майер. — Итак, София, что из этого следует?
В солнечном сплетении начинает неприятно ныть: я понятия не имею, что из этого следует, но возникает предчувствие, что ничего хорошего.
— Мы ценим своих сотрудников и всегда даем им возможность исправить свои… гм… ошибки, — продолжает Майер, а потом встает со стола, возвращается на место и снова стучит пальцами — теперь по листам. — Поэтому… перепиши это, София. Переделай так, чтоб мне понравилось. Если мне понравится, ты подготовишь бриф и презентацию, мы обсудим их на редсовете, а потом издадим твою книгу.
— Что?.. — еле слышно выдыхаю я.
— Думаю, четырех недель тебе хватит. Всё, можешь идти.
После небольшой заминки я послушно киваю, направляюсь к выходу и только потом осознаю, что последние фразы он произнес по-немецки. Но в резюме не сказано, что я знаю немецкий. Значит, он покопался и в моем прошлом.
Что еще он там нашел?
С трудом спускаюсь по лестнице на первый этаж — кажется, что к каждой ноге привязали по гире. И к шее — тоже.
Возвращаюсь на рабочее место и пытаюсь завершить незаконченные дела: заполняю график подготовки оригинал-макетов, оформляю крайние полосы у книги, проставляю индексы, копирайты, пишу аннотацию.
Но теперь всё сбилось. Всё наперекосяк. Всё бессмысленно.
Меня накрывает тягучее ощущение бессилия. Тяжело дышать. И трудно трудно трудно сосредоточиться.
Время от времени я поднимаю голову и смотрю на кабинет Майера. Издательство занимает два этажа. Первый, где сидит большинство сотрудников — опен-спейс, большое пространство, разделенное лишь перегородками.
С каждого места можно видеть лестницу на второй этаж и три кабинета — исполнительного директора Александра Кадирова, генерального директора Влада Бершауэра и Марка. Триптих, створки которого сейчас закрыты. Надеюсь, так всё и останется, пока я не уйду домой.
Обычно Майер не выходит после обеда. Хотя теперь всего можно ожидать.
«Перепиши это. Переделай так, чтоб мне понравилось».
В подобную чушь не поверит даже школьник.
Издательство Майера работало в премиум сегменте. «Наша цель — нести изюм в творожные массы», — внушали новичкам с первого дня работы.
«Новый реализм, онтологический пессимизм, параметры современных нарративных структур», — вот о чём говорили на редсоветах. И после этого он заявляет, что вынесет на обсуждение книгу в самом презираемом им жанре? Бред.
Я прекрасно понимала: моя рукопись — любовный роман — ужасна. И никому не собиралась ее показывать. Никогда. Даже мысль об этом вызывала панику.
Просто мне нужно было как-то снимать напряжение на работе, иначе я начну делать разные странные вещи.
Щелкать мышкой четное число раз.
Ставить симметричные жирные точки на стикерах.
Постоянно мыть руки.
Роман помогал хоть ненадолго спрятаться от мира. Хорошая терапевтическая техника, я об этом в одной из книг по психологии прочла. Работала я, кстати, в гугл-доке, а после обязательно чистила куки. Как нашли файл, непонятно. Неужели я где-то допустила оплошность? Впрочем, это уже не имеет значения. Важно другое.
«Думаю, четырех недель тебе хватит».
Марк Майер оказался еще хуже, чем я думала. Тихого увольнения ему недостаточно, он решил выгнать меня с шумом, опозорив перед всеми.
Конечно, я не позволю ему этого сделать. Не будет никакого брифа, не будет редсовета.
Скорее всего, и Богдана в моей жизни теперь не будет.
Но всё же… у меня еще есть в запасе четыре недели.
Четыре недели надежды на чудо.
Кажется, это самый длинный рабочий день в моей жизни. Больше нет сил здесь находиться.
Ответредактор,
