сквозь зубы.
— С какой целью летите? — это уже подоспевшему нахалу.
— С туристической. Всю жизнь мечтал увидеть Самарканд.
— Проходите. А вы девушка, пройдёмте.
Двадцать минут (потом Агата узнала, что это далеко не предел) её расспрашивали на тему того, что ж у неё за работа в Ташкенте. Она уже сто раз пожалела, что вообще про эту работу ляпнула. Нужно было подобно пижону сказать «туризм» — кто бы в этом усомнился?
Наконец, отпустили. Злая, как фурия, Агата влетела в зал отлёта. Такой вот каламбур. Нашла свой гейт и, сверившись с часами, поняла, что у неё имелась ещё как минимум пара минут, чтобы выпить нормального кофе. Вокруг было непривычно пустынно и тихо. Табло вылета и прилёта опять же непривычно пусто. Здесь, в аэропорту, упадок чувствовался как никогда остро. В других местах всё ещё будто бы было по-прежнему. Здесь… уже нет. Уже нет.
Агата поморщилась. Выбрала кофе в автомате, чертыхаясь, вспомнила, что надо достать карточку. Открыла рюкзак. За спиной уже началась посадка, но она всё же не успокоилась, пока не получила свой латте. Прибавила шагу, а когда зазвонил телефон, отвлеклась, доставая тот из кармана, и на ходу врезалась будто в стену, хотя никаких стен (она ведь смотрела!) впереди не было.
— Моё поло!
— Мой кофе!
— Да твою ж мать! — это Агата в один голос с качком.
— А я уж было решил, что тебя сняли с рейса, – резко перешел на ты тот.
— За что это? — Агата слизала с руки горячие молочные капли. Остальное было не слизать. Остальное на его поло было… И ещё немного на донышке. Будто боясь, что и с этим «немного» что-то случится, Агата в один глоток осушила стаканчик и в блаженстве зажмурилась. Радостей в её жизни с каждым днём становилось всё меньше, так что упускать случай, пусть даже такой незначительный, как глоток хорошего кофе, было нельзя.
— Ну, не знаю. Какой дурак сейчас говорит, что летит куда-нибудь по работе?
— Дурак обыкновенный, наверное. Есть такой, знаете ли, довольно распространённый вид.
— Точно. Ты хоть новостные каналы в Телеге стёрла? Нет? Не додумалась? Ну ты даёшь.
— Новости читать не запрещается, — вяло огрызнулась Агата, протягивая свой посадочный.
— Да на словах у нас вообще полная демократия.
Агата хмыкнула, но пижону ничего не ответила, потому как у неё опять зазвонил телефон.
— Люсенька Львовна! Отчитываюсь. К рейсу успела. Вот уже сажусь, да… Как там Костик?
— Костик неплохо. Он никак не привыкнет, что Лизаветы Павловны нет.
Агата поморщилась. С тех пор, как бабуля умерла, всё и впрямь изменилось. Особенно для тех людей, которых она успела пригреть под крылышком своего фонда. Её смерть случилась внезапно. И как тут не вспомнить тех, кто говорит, что внезапная смерть — самая лучшая? Может быть, но исключительно для того, кто ушёл. Для тех же, кто остался, такая скоропостижность — всегда небывалый шок. И трагедия. Вот они ещё созванивались накануне вечером, договаривались где-нибудь поужинать, сходить в театр, и ничто не предвещало конца. Всё шло, как шло, устаканившись, и казалось, так теперь всегда будет. И звонки эти по вечерам, и смех, и театр, и вино вкусное, до которого бабуля всегда была охочей. А потом в один момент прежней жизни не стало. На Агату вместе с горем свалилась куча проблем. Пришлось очень быстро решать миллионы самых разных вопросов, начиная от погребения и заканчивая делами бабулиного фонда, который она не могла, не имела права бросить. Агата и не бросала. Она делала всё от неё зависящее, чтобы фонд работал как прежде. Но… В том-то и дело, что далеко не все зависело от нее. Просматривая последние отчёты, Агата чувствовала своё полное бессилие. И такую безнадегу, что хоть на стены лезь.
— То есть мы потеряли практически все пожертвования из-за рубежа?
— Мы знали, что так будет.
Да, конечно. Но она почему-то продолжала надеяться. Потому, что у неё на попечении дети-аутисты и аутисты-взрослые. Потому что у неё штат, которому нужно платить зарплату, да и себе хоть что-то платить. Ведь до смешного — на карточке остались какие-то крохи, мало совместимые с комфортной жизнью. Вот почему она, собственно, здесь, в этой точке.
— Ну, слава богу. А то он в меня вцепился. И голосит, и кричит «Не пущу». Пришлось сидеть с ним, пока не успокоился. Вы в курсе.
— Опять голодная, небось!
— Да нет, тут не до еды совсем.
— Лететь долго. Захочется. Я тебе обед заказала. Наш дворник… ты, должно быть, помнишь Умара… у него кто-то из родни летел на днях, так в самолёте даже напитки не предлагали! Вот такой сервис по-новому.
— Ничего, я бы купила. Но всё равно большое спасибо, — пропыхтела Агата, заталкивая чемодан на полку и садясь в кресло у окна. — Ну всё, я отключаюсь.
— Долетишь — отзвонись! Мы все как на иголках.
— Обязательно. Первым делом.
Агата перевела телефон в авиарежим и, откинув голову на спинку кресла, на секундочку прикрыла глаза. Она уже давно поняла — ей для существования нужно было какое-то дело. Чтобы руки и голова были постоянно заняты. Только так удавалось справляться и с преследующим по пятам чувством вины, и с паническими атаками, с которыми она вообще впервые в жизни столкнулась. С тех пор у неё не было ни секунды свободного времени. А тут четыре часа! Чем себя занять?
Кто-то опустился на кресло рядом. Ей бы было всё равно, если бы, садясь, этот кто-то не смахнул её локоть с подлокотника. Агата раздражённо вскинулась.
— Упс. Я случайно. Прости.
Да не может быть! Пижон! Как будто без него проблем мало.
— Ничего.
— А ты?
— Что я?
— Не хочешь извиниться?
— За что?
— Ты меня облила.
— Нет.
— Что нет?
— Не хочу.
Агата вновь положила руку на подлокотник и закрыла глаза.
Только Илья открыл рот, чтобы возмутиться, как у него снова зазвонил телефон.
— Да, Мих. Что-то срочное?
— А… нет. Я не вовремя?
— Ну как сказать... Стюардесса как раз просит перевести телефоны в авиарежим. Я же улетаю, ты помнишь?
— Такое забудешь, — пробурчал Миха. — Ну, ты тогда перезвони, как долетишь. Стюардесс нервировать не стоит. И это, дружище, я
