пожалуйста, я уверена, что выслала вам совсем… совсем другую… презентацию.
Забуксовала я и затихла, потому что начальник вдруг опустил свои глаза и начал неспешно скользить ими по моей фигуре.
Вверх…
Вниз…
— Марк Германович? — замерла я как вкопанная, увидев, как он прикусывает нижнюю губу, а потом медленно облизывается.
— Заткнись, — долетело до меня одно единственное слово, сказанное отрывисто и категорично.
И я, решительно не понимая, что происходит, подняла глаза и слепо уставилась в стену перед собой с гулко бьющимся за ребрами сердцем.
А потом резко захлопнула глаза, чувствуя, как рука моего босса неожиданно прикоснулась к моему колену, погладила его и неспешно поползла выше.
И еще выше…
Пока его пальцы не добрались до ажурной резинки чулка, но и там надолго не задержались, а последовали дальше, обжигая своим касанием нежную, обнаженную кожу бедра.
Судорожный вздох. И рваный, сбитый выдох.
Боже!
Что это такое сейчас происходит, черт возьми?
Глава 1. О том, как я осталась без трусов…
Таня
По лестничным пролетам простой пятиэтажной хрущевки я даже не бежала, а взлетала. На шпильках, в узкой юбке-карандаш, с офисной сумкой в руках — пофиг. Разве это весомые причины замедлиться, когда за тобой гонятся адские гончие из воспоминаний? Вот и я думаю, что нет.
А потому на последнем этаже и у нужной квартиры я оказалась в рекордное время. А там и замерла, прижимая ладонь к груди, внутри которой металось перепуганной, полубезумной пичужкой мое сердце. Нажала на звонок, а затем еще раз. Нервно переступила с ноги на ногу. Тоненько пискнула и прикрыла глаза, а потом резко распахнула их, когда дверь передо мной открыла подруга.
Ее вопросительный взгляд был направлен на меня, мой в ответ — совершенно ошалевший. А дальше я просто отодвинула подругу со своего пути и прошла в квартиру, на ходу скидывая с уставших ног лодочки на экстремально высоком каблуке.
И на кухню.
К холодильнику.
Где тут же выхватила обещанное мне «успокоительное».
— Тань? — потянула из-за спины Ковалева, пока я в одно движение откупорила охлажденную бутылку.
— Что? — прохрипела я ей в ответ.
— Что это с тобой? — обошла она меня и попыталась заглянуть в глаза, но я тут же их отвела.
А потом прямо так из горла принялась хапать спасительное Просекко. Но руки все равно тряслись, а тело гудело как под напряжением. И все, из-за кого?
Из-за козла, что умудрился свалиться на мою буйную голову!
— О-о-о! — потянула Нина и шлепнулась на шаткую табуреточку позади себя.
— Будешь? — протянула я ей бутылку, когда запила первую волну напряжения и паники.
— Да уж, не откажусь, — кивнула подруга, но все-таки поднялась со своего места, чтобы поставить на стол два хрустальных фужера и тарелки с нарезками.
А когда закончила, уселась напротив меня, просверлила в моем лбу дырку, сурово нахмурилась и выдала:
— Выкладывай!
— А, может, не надо? — тоненько пискнула я и прикусила кулак.
— Надо, Таня, надо! — разлила Ковалева вино по фужерам и протянула мне мою порцию.
— Если вкратце, то это звездец, Нинусь, — вздохнула я.
— Что этот черт сделал на этот раз? — вспыхнула подруга и грохнула по столу кулаком так, что даже я вздрогнула.
— Он меня…
И замолчала, не в силах вымолвить больше ни слова.
— Что? Уволил? — насупилась Нина.
— Нет, — замотала я головой и застонала, — но лучше бы уволил, честное слово.
— Тогда что?
— Он… он меня…
— Ну что? Премии лишил, да?
— Нинусь, — поджала я губы и жалобно на нее глянула, не в силах рассказать то, что со мной приключилось. Это было слишком! Это до сих пор не укладывалось в моей голове, а уж как обличить все в удобоваримые слова, так я и вовсе не понимала.
И стыд все больше поджаривал меня изнутри!
— Вот же гад ползучий! Знает же, что тебе сейчас деньги позарез нужны, и все равно извращается!
— Извращается, — кивнула я и прихлебнула из бокала.
— Слушай, Тань, а может тебе плюнуть на все и уволиться, а?
— Гениально, Нин! И как я сама до этого не додумалась и правда? Только есть один нюанс. Малюсенький такой, — показала я соответствующий размер большим и указательным пальцами, — кредит ты за меня платить будешь?
— Мда, — поджала губы подруга, — за меня бы кто мои выплатил.
И на кухне после этих слов воцарилась практически гробовая тишина, нарушаемая только тиканьем часов на подоконнике, да мерным шумом вечернего мегаполиса за окном. Каждая из нас думала о своем. Нинка, наверное, о том, как ей катастрофически не везет на мужиков. А я о том, что мне во второй раз к ряду фортануло как утопленнику.
— Нинусь? — выдохнула я, — Что мы все обо мне, да обо мне. Ну, подумаешь, работа. Ну черт с ним, с этим Ханом проклятым. Ты лучше расскажи, как у тебя тут дела? Сколько мы с тобой не виделись, м-м?
И подруга вдруг встрепенулась, а потом залилась соловьем, рассказывая, что наконец-то вроде как встретила нормального парня и уже дважды сходила с ним на романтическое свидание. Я, конечно, же улыбалась в ответ на ее слова, а сама под столом отчаянно скрещивала за нее пальцы. Потому что, ах и ох, но сколько раз сидя на этой самой кухне, я слышала подобные восторженные рассказы, а вскоре услужливо подавала ей салфетки, когда она оплакивала очередного мудака.
Нинке было тридцать три, мне двадцать два, и один черт знает как так получилось, что мы сдружились. Но факт оставался фактом: она была одной из немногих, кого я считала близким человеком. Правда, даже ей я не могла открыться до конца, рискуя прийти к неутешительным для себя выводам.
Так и сидели мы на кухне, болтая обо всем, кроме сегодняшнего инцидента, а глубоко за полночь все-таки решили, что с нас хватит, и двинулись спать. Но перед тем, как лечь на разложенный и скрипучий диван-книжку, я впервые обратилась к подруге со странной просьбой:
— Нинусь, ты мне дай какую-нибудь пижамку, а?
— Пижамку? Нафига тебе пижамка, Сажина? На улице лето, жара вон какая, даже ночью шпарит. Да и ты всегда у меня в труселях спала и не выделывалась. Если так надо, то вон там в шкафу возьми какую-нибудь мою домашнюю футболку и дуй в постель. Пижамку ей, — хмыкнула Нинка.
А я еще раз отчаянно вздохнула.
Спать в трусах? Да я бы с радостью, если бы только они у меня были.
Были, да сплыли…
Таня
Подруга укладывается на свое привычное место у стенки и блаженно прикрывает глаза,
