Он назвал меня своей девочкой. Мама дорогая! Я, конечно, предпочла бы, чтобы это прозвучало при других обстоятельствах, но учитывая, что с ним мне никогда ничего не светило, спасибо и на этом! Буду «его девочку» вспоминать. Одинокими холодными ночами. Погрузившись в жалость к себе, разговор гориллы с прокурором пропускаю. В реальность возвращает резкая боль. Да, меня отпустили, но рука теперь болит, как ее ни поверни. Закусываю губу, чтобы не разреветься в голос. Не пристало женщине моего возраста и положения плакать. Соскребаю себя со стола. Обернуться боюсь. Стыдно.
– Уходим, ребят.
После разговора с прокурором головорезы покидают мой кабинет так же стремительно, как в нем появились. Все. Я больше просто не имею права стоять… голожопой статуей.
Первым делом снимаю туфли, спускаясь с небес на землю. Без них я подошедшему ко мне шефу едва до груди достаю.
– Что здесь происходило? – интересуется Николоу, протягивая мне брюки. Я медленно моргаю. Так, Нина, заканчивай! Ты уже научилась фильтровать. Давай, дурочка, бери себя в руки! Но как? Пахнет он… М-м-м! Забираю непострадавшей рукой штаны.
– Это, наверное, мне у вас надо спрашивать, Ставрос Агафоныч. У меня все чисто. Вы же знаете. Но если хотите проверить…
– Ну что вы, Нина Васильевна!
Ага. А еще недавно я была его девочкой. Может, мне в следующий раз нанять каких-то актеров и повторить вот это все – нападение, обыск... Осекаюсь. Ругаю себя – совсем ты, Зайка, спятила.
Зайка – это моя фамилия. Без дураков.
– Вы не могли бы выйти, чтобы я привела себя в порядок? – нащупываю очки.
– Справитесь сами? Ваша рука...
– Уверяю вас, гораздо больше пострадало мое чувство собственного достоинства.
Сто процентов. Но рука тоже болит ужасно. Надо бы съездить в травму, но представив, какая очередь там будет под Новый год, я от этой идеи отказываюсь. Скорее всего, у меня растяжение связок. Отлежусь на длинных выходных дома – и все пройдет. Один черт у меня нет никаких планов.
Собираюсь с силами и поднимаю глаза на Николоу. Тот смотрит на меня как-то странно. Это понятно. Гораздо удивительней было бы, если бы не смотрел. Я сглатываю собравшуюся во рту слюну. Он поднимает руку. Мои глаза и мой рот шокированно распахиваются. Он же не хочет…
– У вас тушь потекла.
– Да. Извините. От боли глаза слезились.
– Вы вели себя очень смело.
– Благодарю, – поджимаю губы. – Но теперь, думаю, будет правильно вызвать Никиту Семеновича. Может быть, он сможет сделать так, чтобы мне больше не пришлось еще раз это пережить.
Никита Азаров – начальник юридического отдела. Довольно толковый парень.
– Да он уже в хлам, наверное.
Тут бы Ставросу улыбнуться. А он все продолжает на меня пялиться. Потом, будто очнувшись, спохватывается.
– Но проверить не мешает, – стремительно шагает к двери. Я делаю жадный вдох, только сейчас понимая, что все это время и не дышала. Николау оборачивается.
– Нина Васильевна!
– Да? – прикрываюсь злосчастными штанами.
– Я понимаю, что вы хотели повеселиться…
– Нет уж. Веселья с меня достаточно.
– Но, если можно, задержитесь, пожалуйста. Нам не помешает брейншторм. Ситуация, мягко сказать, неординарная. Надо понимать, кому мы перешли дорогу.
– Конечно, – замечаю сухо. – Я буду готова.
– Отлично. Я потом вас отвезу. Не переживайте.
Ни хрена себе! Я вообще-то тут десять лет работаю. Считай, с момента основания. И до этого шеф ни разу мне ничего подобного не предлагал. Впрочем, ему прекрасно известно, что я – на колесах.
– Я на машине. Спасибо.
– Не думаю, что вам сегодня стоит садиться за руль. Я подвезу. Мне нетрудно.
Когда он говорит таким тихим, давящим голосом, лучше помолчать. Я киваю. На коже выступают крупные мурашки. Штанов на мне до сих пор нет, и те стадом бегают по моей коже. С ног до головы, с ног до головы…
И конечно, я понимаю, что это невозможно, но мне не иначе как сдуру кажется, что эти своенравные твари не остаются незамеченными.
ГЛАВА 2
Ставрос
– Ставрос Агафонович, ау! Вы меня слышите?
Это как сказать. Я чувствую себя несколько оглушенным. Кто бы мог подумать, что под старушечьими тряпками моей главбухши скрывается такое? Задумчиво тру заросшую к концу дня морду. Не знаю, чего больше хочется – спать или… Перевожу взгляд на чинно восседающую возле меня Нину Васильевну. Кажется, или она правда розовеет? С улыбкой, которая не касается губ (обидеть бедняжку не хочется!), вспоминаю обстоятельства нашей последней встречи. Смешного тут, конечно, мало. И, безусловно, надо разобраться, что за херня происходит. За все время, что я работаю в этой стране, никогда еще ко мне никто вот так не врывался. Хоть регион сложный, и желающих себе оттяпать кусок пожирней любыми способами – тьма. Но я тем и славлюсь, что умею договариваться со всеми. Так кому в итоге я перешел дорогу? Надо выяснить. Я не дебил, чтобы пропускать такие звоночки. Но все же… Ауффф! Перед глазами – напряженные до дрожи в мышцах ноги на убийственных шпильках и, наверное, самая аппетитная, самая роскошная задница из всех, что мне доводилось видеть. Какого черта она скрывает ее под бесформенными балахонами?
Из колонки внизу, где уже вовсю веселятся сотрудники офиса, очередная певичка орет «Отсоси! Отсоси! Отсоси! И-го-лочку…».
Нина Васильевна вздрагивает. Опускает глаза на сцепленные в замок на столе руки. Я закусываю щеку, чтобы не заржать. И тут дверь в кабинет, где мы все собрались, открывается. Звук становится громче, отчетливей.
«От сосны… От сосны мне оторви иголочку!» – требует певица1.
Ни о каком отсосе речи в песне, конечно же, нет. Нина Васильевна закашливается. Что ей послышалось – понятно. Не я один тут озабоченный. Прячусь за бумажками, которые мне подсунул на ознакомление Азаров. Ситуация у нас сложная. Мое веселье совершенно неуместно. Как и мои желания – от отсоса сейчас я бы, даже учитывая наши стремные обстоятельства, не отказался.
– Ч-что это?
– Это административный протокол. На вас.
– Какое отношение он имеет к происходящему? – свожу над переносицей брови.
– Пока не знаю. Может быть, и никакого. Но учитывая, что два протокола кряду дают основание для аннулирования вашего вида на жительство, я бы напрягся.
Та-а-ак. Кладу бумажку на стол. Читаю уже внимательнее.
– Я не мочился под елками возле городской администрации! Что за бред вообще? Это какая-то ошибка.
– Или намеренная провокация.
– Это же оспаривается, я надеюсь?
– Конечно, – пожимает плечами Никита. В хлам, как я думал, он не нажрался. Но глаза блестят. И настроение у него расслабленное, что редкость.
– Ну что? Отбивай все, что сможешь отбить.
– Надо бы посмотреть, как у вас со штрафами обстоят дела.
– Посмотри. И если никаких идей больше нет – иди, отдыхай. Я сам тут пораскину мозгами. Не могу отделаться от мысли, что мы что-то упускаем.
– Ментов надо тряхнуть. Это по их части отмашка. Зуб даю. Вроде у них не менялось руководство. Я бы знал. Может, мелкая сошка какая оборзела? Судя по тому, как топорно все было сляпано – вообще не удивлюсь.
– С этим мне Бадоев обещал разобраться. Пусть отрабатывает. Что, мы ему зря деньги платим?
– Когда обещает информацию? Она нам вообще-то еще вчера была нужна.
– Да знаю я, – отмахиваюсь, надеваю очки и опять подношу к глазам протокол, в котором что-то меня смущает.
– Никит, слушай, ты посмотри, уж не в эти ли даты я в минрегионразвитии на совещании был?
– Точно! – оживляется Азаров. – Я бы сам вспомнил, Ставрос Агафоныч…
– Если бы меньше выпил. Я понял, – заканчиваю за него. – Не парься. – Нина Васильевна?
Главбухша, которая на стуле сидит так прямо, будто ей в задницу вбили кол, вытягивается еще усерднее.
– Да?
– У вас есть что добавить к сказанному?
– Нет. По моей части никаких наездов не было. – Четко, будто рапорт зачитывает. А отрапортовав, знакомым образом поджимает губы. Вот из-за того, что они у нее всегда так поджаты, я и не обращал никогда внимания, какие они… А сегодня обратил на свою голову. Когда она их, пересохшие и дрожащие от испуга, облизывала. – Вообще никаких, – добавляет, опять смачивая губы языком. – Ни предписаний, ни писем. А плановую проверку мы без нареканий прошли еще в августе.
