Конечно, сердечная подруга Ирина предупреждала, что дом в Мухлове на особняк не тянет, но Маша не знала, насколько он «не тянет», да и представлять не очень-то трудилась. Вообще, она ожидала увидеть некую смутную заимку, которая представлялась срубом, сложенным из крепких, поросших мхом брёвен под низко нахлобученной крышей. Ну и с завалинкой, конечно, чем бы эта завалинка не была. Стоять же заимка должна непременно на холме, на опушке, а за ней тёмный васнецовский лес стеной.
Лес отсутствовал. Точнее, виднелось что-то на него похожее, но довольно далеко и не поймёшь, ельник это или вовсе березняк. А прямо тут и сейчас имелась улица имени Ленинского комсомола. Мария понятия не имела, бывал ли комсомол каким-нибудь другим, не ленинским, но название казалось диким. Да и заборчики, унылым штакетником тянущиеся вдоль пыльной, даже пушистой от пыли дороги, цивилизованными не выглядели. И курицы – всамделишние, живые и не слишком привлекательные – лениво копающиеся под этими самыми заборами, тоже. А уж собака, валяющаяся в тени густо перевешивающихся через изгородь цветов, и вовсе мерещилась опасной. Не в смысле «вот-вот набросится» – когда машина подъехала, псина только ухо приподняла, а глаза открывать не стала, – но уж какой-то слишком убогой и грязной выглядела животина.
Впрочем, всё это богатство явно принадлежало соседям, а до них, как известно, по-настоящему воспитанному человека дела нет. Владения же, всучённые Марии Архиповне зловредной Ириной, смотрелись поприличнее, но приличия эти относились к какому-то другому, параллельному миру. Забор, да не штакетник, а эдакий тын из серых от старости, но плотно пригнанных досок. Ржавые железные ворота, украшенные ещё более ржавыми, сваренными из ребристых прутьев кружевцами и намалёванной масляной краской надписью «д. 9». А за ними сосны, ёлки и дорожка, выложенная вросшим в землю, потрескавшимся, но жёлтым – жёлтым! – кирпичом. Самого же дома не видно, только крыша за ветками торчала.
Маша вздохнула, покосилась на впавший в летаргию навигатор и вздохнула ещё раз. Больше всего госпоже Мельге хотелось развернуть колымагу и немедленно отправиться назад. Проблема в том, что никакого «назад» у Марии Архиповны не было, некуда возвращаться. Да и с будущим не всё ясно, неопределённое оно. Оставалось только «здесь» и «сейчас», каким бы диким и некомфортным это не казалось.
Мария потянулась, попыталась подцепить крышку бардачка ногтями. Подлая крышка не открылась, а отвалилась, повиснув дохлым языком. И солидная, прям-таки средневековая связка ключей, нанизанная на липкий от грязи шнурок, вывалилась на коврик, конечно тут же скользнув под пассажирское сидение.
– О, Господи, – простонала Маша, покачав горячий подголовник кресла ладонью, – за что мне вот это всё, а?
Ответа, понятно, не последовало, и ключи не устыдились, не вылезли обратно. Пришлось крючиться, неприлично выставив зад в распахнутую дверцу и до боли вжимаясь рёбрами в баранку руля, лезть под сидение, шарить вслепую по грязному, будто песком посыпанному полу.
– Эй, тама! – рявкнуло сверху и сзади. – Закипела, что ль, тудыть тебе в качель?
– Нет ещё, – пропыхтела Мария, кончиками пальцев, наконец, нащупав что-то металлическое, – но до этого уже недалеко.
– А? Не слышу тя. Иль тебе чо, плохо, что ль?
– Мне хорошо, – процедила Маша, выпрямляясь, крепко сжимая в кулаке тяжёлые, никак не меньше килограмма, ключи. – Мне просто прекрасно!
Изображение, мелькнувший в зеркало заднего вида, так поразил, что Мария приподнялась, наклонила зеркальце, не поверив, что там, в отражении, показывают её саму.
От пристального разглядывания кошмар с ужасом никуда не исчезли, наоборот, детали стали видны: волосы – дыбом, по-настоящему дыбом, слипшиеся иголками дикобраза. Физиономия красная, распаренная, будто из бани, и щёки словно толще стали. Разрекламированная тушь, не боящаяся даже кислотного дождя, ровным слоем лежала под глазами, не менее устойчивая помада на подбородке. Милое льняное платьице напоминало грязную, а главное, тщательно пережёванную тряпку. И из его элегантного французского выреза кустодиевскими подушками выпирали русские груди – ещё более красные, чем физиономия, между прочим.
– Кошма-ар, – задумчиво протянула Мария, оценив собственную неотразимость. – Видел бы Павел…
– Так чего случилось-то, тудыть тебе в качель? – мужичок, маячивший возле капота, деловито подтянул выцветшие до серости «треники», по-заячьи дёрнув носом. – Подмогнуть или наоборот?
– Благодарю, у меня всё в порядке, – пробормотала Маша, пытаясь оттереть тушь со щёк.
– Так чего тада встала?
– Я сижу.
Тушь оттираться не пожелала.
– Иль ты чё, соседкой нашей будешь? – обрадовался собственной догадливости маргинал. – Блажной Кислициной внучка?
Кто такая Кислицина, Маша не знала, потому промолчала. Просто вылезла из машины – совсем неизящно, боком, подтягивая зад, как змея хвост. Захлопнула дверцу, едва не прищемив любопытному сизоватый в прожилках нос, и пошагала к ржавым воротам, проваливаясь танкетками босоножек в пыль.
– Ну дык я ж и говорю: блажной внучка! – возликовал мужичонка, рысью обогнал Марию и отобрал у неё ключи. Маша, такой наглости никак не ожидавшая, послушно пальцы разжала. – А я, стал быть, Михалыч вон с того дома, через забор мы соседствуем, тудыть тебе в качель. Погодь-ка, сам отопру, а то не сумеешь. Тут система тонкая, английская иль немецкая – не упомню. Главное ключик вот так провернуть и коленочкой нежненько ей подвздых поддать, – красавец в трениках на самом деле «поддал» коленом по железной створке, та отозвалась солидно, церковным колоколом. – На, владей!
– Спасибо, – холодно поблагодарила Мария Архиповна, принимая почему-то мокрые ключи.
– Чего спасибо-то? – ни с того ни с сего разобиделся мужичонка, – чай спасибо не булькает!
– Подождите секунду, я достану багаж и…
– Ну, тля! – сосед досадливо сплюнул в поникшую от жары траву. – Эк вас городских-то переколбасило, тудыть тебе в качель! Вали, говорю, в дом, да окошки открывай, чай с зимы стоит нетопленный, непросушенный. А чумоданы твои я сам сволоку.
– Я… – начала было Маша.
– Да чего ты тута раскорячилась, как корова стельная? – рявкнул мужик, вежливостью явно не обременённый. – Вот точно как моя Любка-покойница. Всё б только командовать, только б разъяснения разъяснять! Говорю, топай, значит топай! Раскомандовалась!
И мужик, недолго думая, пихнул госпожу Мельге в спину, побуждая к активным действиям, а сам деловито нырнул в машину, волоча с заднего сиденья чемодан. Стоило бы, наверное, возмутиться и окоротить зарвавшегося селянина, поставить на место. Но у Марии как-то разом силы кончились, вытекли, словно вода из ванной, ни капельки не осталось, даже язык будто чугуном налился. Поэтому она на самом деле просто развернулась и побрела к смутно темнеющему за ёлками и соснами дому. А жёлтая, так удивившая поначалу дорожка, примерещилась вдруг длиной и непреодолимой, как Китайская стена.
***
Дом действительно поражал.
Значит, сначала Маша шла по дорожке из жёлтого кирпича мимо радостно-золотистых сосен и редких ёлочек, сильно смахивающих на новогодние: вот гирляндочки навесить, звезду нацепить и можно хороводы водить. Шла Мария довольно долго, вконец измаявшись. И вдруг между корабельными стволами, будто выпрыгнув к дорожке, появился просвет, а в просвете фонтан. Самый настоящий, вот только словно бы перенесённый Алисой Селезнёвой из солнечного советского детства: гипсовая чаша лепестками, струпья старой голубой краски, вместо воды прошлогодняя ещё листва, а посередине ржавый железный штырь, откуда, наверное, положено воде и течь – красота!
Зато за фонтаном и просветом обнаружились какие-то невразумительные кусты, а там – слава тебе господи! – и дом. Который, собственно, наповал и сразил воображение, в общем-то, закалённой Марии Архиповны.
Ясное дело, дачку – это Ирка так машин приют отрекомендовала: «дачка» – построили не вчера и даже не двадцать лет назад, вот и под коньком крыши смутно белели выпуклые цифры: 1915. Стены желтовато-серые, некрашеная вагонка потемнела от времени. Но странное дело, дом это совсем не уродовало, наоборот придавало ему посконности, сермяжности и прочей настоящей настоящности. Спереди было крытое крылечко на три ступени, потом застеклённая веранда фонарём, над ней окошки, закрытые самыми натуральными деревянными ставнями и балясинки рядком – балкон то есть. А сверху ещё одно окно, но уже полукругом – то ли мансарда, то ли чердак, так сразу не понять.
