было интимных отношений. Давид бы удивился, но я ему ни за что не признаюсь. Оправдываться никогда не стану.
— Да, мне можно всё. А Мариам — девушка, будущая жена. Она должна быть незапятнанной, в отличии от некоторых.
Брезгливо произносит он, и эта его фраза меня добивает. Словами наотмашь бьет, как если бы он ударил физически, прямиком в солнечное сплетение.
Со всей силы толкаю засранца в грудь.
— Как и твоя будущая жена? — язвлю несдержанно, — Она тоже вот так же послушно сидит в Армении и ждёт, когда ты, переспав с половиной женского населения прискочишь к ней и станешь верным?
Давид резко хватает меня за локоть и дёргает на себя.
— А это не твоё дело!
— Конечно, куда уж мне? Все эти ваши странные традиции моим крошечным умом не понять. Жениться на той, кого даже не любишь! Потому что, если бы ты её любил, не спал бы здесь с каждой второй, — почти выкрикиваю.
— Оля, не лезь куда не просят!
Карие глаза темнеют, а на суровом лице вздуваются желваки. Ощутимая ярость, исходящая от него стеной, врезается в меня, но вместо того, чтобы испугаться я выдергиваю свою руку, и сама уже сокращаю между нами расстояние настолько, что и миллиметра не остаётся. Моя грудь упирается в его напряженную, каменную. Хочется снова толкнуть его за то, что ни черта не понимает. Не видит, как я смотрю на него, как жду, когда перестанет ненавидеть. Я чёрт возьми даже не понимаю откуда у него это ужасное отношение ко мне, ведь, когда мы только познакомились было всё нормально, а потом его как подменили. В один день просто взял и начал смотреть, как на букашку под ногами.
— А то что? — спрашиваю, не разрывая зрительного контакта. — Что ты мне сделаешь?
Давид стискивает челюсти, и кажется, вот-вот и схватит меня. Взгляд чёрных, как сама ночь глаз обжигает, оставляет ожоги на коже. Он опускает его на мои губы, и я вижу, как ещё сильнее искривляются его собственные. Ну да, ведь мои накрашены такой ненавистной ему красной помадой.
Ответить Давид не успевает. Внизу хлопает дверь, и посреди тишины слышится голос Лусинэ — матери Мариам. Давид застывает, а я холодею. На спине выступает ледяной пот. Почему она дома? Должна же была прийти только через час, сама говорила, когда собиралась за покупками.
По лицу Давида пробегает тень. В черных глазах яркой вспышкой горит «Я убью тебя», а я только и могу думать, что о подруге. Её мать — страшная женщина. Ей ничего не стоит, как закрыть дочь на неделю дома, если она хотя бы в чём-то провинится. А виной в её понимании является даже опоздание на десять минут с танцевального кружка.
Разворачиваюсь, хватаю сумку, и с тарабанящим сердцем, бегу вниз. Едва не падаю с лестницы, но вовремя хватаюсь за поручень. Пробегаю мимо зала, в котором болтают Демьян с Сашей, а уже на подходе к кухне различаю полный тихой ярости голос.
— Это что такое?
— Мам, я же не сильно, — оправдывается Мариам дрожащим голосом.
Чёрт, чёрт. Резко торможу около кухни и несколько раз быстро вдыхаю и выдыхаю.
— Добрый день, — заходить стараюсь спокойно, чтобы не показать, что бежала.
Лусинэ стоит напротив Мариам и разглядывает её также, как Давид всего несколько минут назад. Услышав меня, поворачивает в мою сторону голову и прибивает взглядом к месту.
— Это ты её накрасила?
— Да. Вы не ругайте пожалуйста Мариам. Я просто на курсы пошла и мне нужно было потренироваться, — выпаливаю первое, что пришло на ум, — на манекене неудобно. Все же на живом человеке совсем другое дело. Кожа, ресницы…
Тонкие женские губы складываются в тонкую линию, и её ярость уже направляется на меня, а не на дочь. Это хорошо, пусть лучше так. Меня-то она дома не закроет.
— Не нужно использовать Мариам в качестве живого манекена. Найди себе кого-то другого для экспериментов. А ты, — поворачивается к дочери и тычет ей пальцем в лицо, — иди смой всё это. И чтобы больше я этого не видела. Поняла?
Фух, кажется пронесло. Облегченно выдыхаю.
Спешно согласившись, Мариам разворачивается, а проходя мимо меня, незаметно касается моей руки холодными пальцами и кивает в благодарность. Провожаю её взглядом и тут же слышу недовольный голос Лусинэ:
— Мы скоро будем ужинать. Тебе пора, Оля.
Да, на ужин меня почти никогда не приглашают. Только если это делает Мариам при своём отце. Он, в отличии от Лусинэ, не питает ко мне такой антипатии.
— Я и так собиралась уже уходить, — отвечаю, равнодушно пожимая плечами, — До свидания. И приятного аппетита.
Прохожу в коридор и наспех обуваюсь, даже не зашнуровывая ботинки. На улице зашнурую. Эта женщина вызывает у меня прямо мороз по коже, и когда она дома мне хочется скорее ретироваться.
Уже выпрямившись, замечаю стоящего у стены Давида. Сложив руки на груди, он исподлобья следит за каждым моим действием. Тоже, вероятно, не дождется когда я уже уйду.
Разворачиваюсь и выхожу, не прощаясь. Неприятно, когда человек, о котором я думаю двадцать четыре часа в сутки является свидетелем моего же унижения, но это ничего. Я готова стерпеть.
Я слишком люблю Мариам, чтобы из-за её матери не приходить к ней или перестать общаться. Я нужна этой девчонке, как и она мне. Только дружба с Мариам помогает мне самой не думать о том, что меня ждёт дома. Привет, мои! Я страшно соскучилась!)))))
Оля
— Побежали, Алис?
Поправляю на голове сестры капюшон дождевика и беру её за пухлую ручку. Дожидаюсь пока она с азартом кивнет, и мы начинаем бежать. Быстро, насколько можем. Под заливистый смех Алиски оббегаем лужи и перепрыгиваем через льющиеся по дороге ручьи.
Мне в отличии от любящей дождь сестрёнки, непогода совсем не по душе. Ещё и такая. Когда ветер деревья к земле клонит, а остервенелые крупные капли безжалостно бьют в лицо. Зонт бы не выдержал подобного испытания и точно вывернулся бы наизнанку, поэтому я даже не пыталась его открыть. Главное, Алиска в дождевике, а я промокнуть не боюсь.
Зря, наверное, ведь за окном февраль. Если бы зима у нас была человеческая, шел бы пушистый снег, но в последние годы климат сильно поменялся.
— Наш автобус, Ось, — указывает пальчиком Алиска на подъезжающую маршрутку, в которую битком набиваются такие же промокшие пассажиры. — Успеем?
— Успеть-то успеем, но не влезем.
Так и есть. Даже последним двум ребятам приходится выйти, потому что и без
