экземпляра текста договора. Настоящее предложение действительно до десятого марта две тысячи двадцать восьмого года. Принятием нашего предложения будет считаться…
— Достаточно, — Степан Ефимович смотрит на своего охранника выжидающе, и тот кивает головой.
— Голос действительно чарующий, но над постановкой тембра стоит поработать, — неожиданно выдаёт амбал, и я открываю рот от удивления. Ничего себе, скала ещё и разговаривает.
— Согласен, — миллионер стучит пальцами по столу, снова смотрит на меня, но в этот раз в ледяных глазах читается одобрение. — Вероника, завтра жду вас в своём офисе.
— Чего? — опять ляпнула не подумав.
Сколько раз я себя торможу: Канарейкина, думай головой, потом рот открывай, но язык мой — враг мой.
— Не верный вопрос. Ни чего, а во сколько? — снисходительная улыбка на лице Волкова ничего хорошего, кажется, не предвещает.
— Простите. Во сколько?
— Буду ждать тебя к двум. Свободна.
Я встаю с кресла, хватаю свои туфли и босиком иду обратно в укромный уголок для выступающих. По холодной плитке голыми ногами — не самое приятное чувство. Ощущаю на себе прожигающий взгляд, хочется обернуться и ещё разок взглянуть на мужчину, но я сдерживаю порыв.
— Ника! Что случилось? Что он тебе сказал? Ника, ты вся горишь! — Людка хватает меня за руки и пищит. Кто больше испугался, я или она?
— Ну что, Канарейкина, что сказал Волков младший? — Фёдор Олегович тоже напряжён.
— Сказал, что завтра к двум ждёт меня в своём офисе, — я часто моргаю.
Ничего не понимаю.
— Зачем? — Люда ведёт бровью, растерянно смотрит мне в глаза.
— Я не знаю.
Пожимаю плечами.
— Вероника, вы долго разговаривали. Что ещё Волков от тебя хотел? — босс не выдерживает и снова начинает шипеть по змеиному.
— Договор какой-то заставил читать, потом спросил у охранника как ему мой голос, и всё, пригласил в свой офис.
— У тебя же завтра смена! Кто за тебя работать будет? — Фёдор Олегович недовольно морщит нос.
— Ник, а может ты ему понравилась? — Люда загорается как лампочка.
— Ха-ха! — босс хватается за живот.
Наигранный смех почти в тему. Как такая как я могла понравится миллионеру Волкову? Где он, где я. Ну, Людка у меня сказочница ещё та. Андерсон бы позавидовал.
— А что вы смеётесь? Я посмотрю на вас, когда Вероника станет Волковой! — подруга обиженно надувает и без того пухлые губы и вид у неё становится ну совсем детский.
— Ну если Вероника станет Волковой, то я, пожалуй, буду президентом, — Фёдор Олегович закатывает глаза. — Всё, Вероника, завтра работаешь до часу, потом идёшь в офис. Не знаю уж, что Степану Ефимовичу от тебя нужно, но раз он сказал, значит надо идти.
Неделю назад.
Дома едко пахнет сигаретным дымом, даже глаза щипит. Я снимаю старенькое пальто и в обуви прохожу на кухню. Мама сидит за столом, в её руках тлеет сигарета. Знает, что я терпеть не могу этот запах, но снова позволяет себе курить в доме.
— И вот, Наташ, ты прикинь, я разворачиваюсь и этому говорю типа чё ты, ты на кого, ты…
— Здравствуйте! — объявляю о своём присутствии и облокачиваюсь на дверной проём.
Мужчина переводит взгляд на меня и замолкает. Разговор ждёт меня не самый душещипательный.
— Мам, это кто? — смотрю на женщину с жёлтой кожей и большими мешками под глазами.
— Ой, Вероничка, а ты чего так рано? — мама молниеносно подрывается с места, открывает окно и начинает поспешно убирать со стола, скрывая следы весёлых посиделок.
Как будто если она сейчас всё быстро уберёт, то я притворюсь слепой. Ничего не видела, ничего не слышала.
— Я не рано, время половина одиннадцатого. Это вы засиделись. Молодой человек, — перевожу взгляд на сомнительного мужчину в потёртых трениках и майке — алкоголичке, — вам пора домой.
Мама застывает на месте, глаза её в момент становятся как у нашкодившего котёнка.
— А ты, я так понимаю, дочь, — мужик встаёт из-за стола, упираясь в него тощими ручками.
— Дочь, но слава Богу не ваша. На выход.
Играем в гляделки. Сомнительный мужчина морщит загорелый нос, громко причмокивает и поворачивается к матери:
— Не в тебя ребёнок, ты вон какая гостеприимная, а эта… Ну ничего, перевоспитаем. Да, Натусик?
Натусик. Перевоспитаем.
Руки невольно сжимаются в кулаки и ногти больно впиваются в ладони. Хрен с улицы метит мне в отцы? Глаза сами закрываются от происходящего ужаса, а по телу бегут мурашки. То ли от того, что мать окно распахнула, то ли от злости, которая закипает внутри меня. Ведь не сдержусь, не только словом обласкаю, но и сковородкой.
— Вероника, это дядя Петя, — мать натягивает улыбку, хотя на её лице я читаю испуг.
В прошлый раз, когда моя дорогая родительница решила познакомить меня с дядей Непомнюкакзвали, я устроила скандал с вызовом полиции и отчитыванием взрослой, казалось бы умной, женщины. И вот, спустя несколько недель… здравствуй, дядя Петя.
Мой тяжёлый вздох говорит сам за себя.
— Вероник, дядя Петя уже уходит, — мама суетливо машет руками, указываю гостю на дверь.
Но дядя Петя оказывается не такой простой фрукт.
— Нет, Натусь, ну что же мы с Верой даже за знакомство не выпьем?
Пушечный выстрел мне прямо в уши.
— Я Вероника! Не Вера, — шиплю, готовая в любой момент вцепиться в загорелый нос мужику.
У-у-у-у! Сердце начинает стучать о рёбра с бешеной скоростью.
— Да ладно, тебе, дочка, успокойся, — мама прекрасно знает, что дядя Хрен позарился на святое.
Верой меня называть нельзя.
Только покойной бабушке можно было. Потому что "Что за имя такое модное, Вероника? Наша девочка Вера. Наша надежда и любовь."
От воспоминаний кружится голова, а глаза становятся мокрыми. Сдерживаю слёзы, а ком в горле мешает дышать.
— Ладно, сопля мелкая, слушай сюда, — мужчина выходит из-за стола и встаёт напротив меня.
Я остро чувствую запах перегара и сигарет, желудок жалобно сжимается от тошноты. Дядя Петя с трудом держится на ногах, хилый, щуплый, я легко могу спустить его по лестнице, если понадобится. Внимательно смотрю в его туманные глаза.
— Я сегодня остаюсь ночевать с любимой женщиной, и ты должна меня уважать, — логической цепочки не наблюдается.
— Ты что скажешь? — перевожу взгляд на мать.
Та стоит испуганная и потерянная.
— Вероник, ну пусть дядя Петя останется, — она мягко улыбается, нотки радости проблёскивают в пьяных глазах.
Думает, что я сдамся и пущу в эту малюсенькую однокомнатную квартирку сожителя. Ага! Щас. Алина уже грозилась выгнать нас со съёмного жилья из-за жалоб соседей на громкие пьянки. Я говорила матери, пыталась донести по хорошему, но терпению пришёл конец.
