голове на доли секунды и пропадает, смытый волной стыда.
Это же Аська! Я же ее с тринадцати ее лет знаю! Дикая, безбашенная дурочка! Ребенок по сути!
О чем я вообще?...
А она? Она-то какого хера?
— Какого хера ты творишь? — голос у меня хрипит, провожу по лицу ладонью, пытаясь хоть немного привести себя в чувство.
Случившееся выбивает из колеи, шокирует даже.
С ума она, что ли, сошла?
— Ничего… — отвечает она, садится более ровно, смотрит на меня пристально, а затем выдает, — просто… Слушай, начальник, я тебе нравлюсь? Я красивая?
— Ну… — да хер ее знает… Никогда о ней не думал в таком ключе, я же не педофил гребанный…
— Трахни меня, а?
Ничего себе, просьбочки!
— Ты еб… То есть, с ума сошла? Ты чего тут устраиваешь, дура?
— Ничего… — она опирается локтями на колени, подается ко мне, внимательно глядя в глаза, серьезно так, жадно, — просто подумала… Лучше пускай ты… Я тебя давно люблю.
— Так… — все, этот бред надо прекращать, — хватит. Ты себе придумываешь херню, у тебя возраст такой, я все понимаю. Давай сделаем вид, что ничего не было, я тебе пропуск выписал, вали.
— Вов… — она обращается ко мне по имени, а это значит, что сейчас все без шуток, серьезно очень, — Вов… Я тебя правда люблю… Понимаешь, сразу, как увидела, еще тогда, пять лет назад…
— Ты ебнулась. — Знаю, так с детьми нельзя говорить, но у меня как-то словарный запас подрастерялся в связи с последними событиями, — ты ребенком была тогда…
— Нет, не ребенком, — качает она головой, — я все помню… И я все думала, что ты заметишь. И тоже меня полюбишь. Дура, да, знаю. Но думала. А ты… Не замечал. А теперь тебя переводят, и я даже так тебя увидеть не смогу больше…
— Так ты… — осеняет меня внезапно, — ты это все… Специально? Все эти годы?
Ее улыбка подтверждает мои опасения. Все. И насчет мотивов ее поведения, и насчет “ебнулась” тоже. Одно без другого не идет, похоже.
— Так… — я решительно встаю, подхожу к ней, продолжающей сидеть на диване. Теперь она смотрит на меня снизу вверх, и глаза, с этими длиннющими пушистыми ресницами, наивно порочные, заставляют сердце неожиданно дико застучать. Я хмурюсь, не радуясь такой реакции организма, но списываю это все на стресс, подхватываю мелкую засранку под локти, поднимаю и тащу к двери.
Она не сопротивляется, словно разом шарик сдули, ноги переставляет и глаза не поднимает.
— Все, Захарова, вали. И больше такой херни не пори. Поняла?
— Я тебя больше не увижу? — спрашивает она, глядя из коридора печально и слезливо.
— Нет, и это к лучшему, — наставительно говорю я, стараясь не замечать ни глаз ее огромных, ни тоски в них.
— А что нужно сделать, чтоб тебя увидеть? — не уходит она никак.
— Или убить кого-то, или в полиции работать, одно из двух. И оба мимо тебя, так что вали скорее отсюда. И больше так не шути, а то не все шутки понимают.
— Я и не шучу…
Тут я не выдерживаю и закрываю дверь.
И даже ключ в замке проворачиваю, на всякий случай.
Потом иду к столу, достаю бутылку воды, наливаю, пью. Мелкими глотками, с задержкой дыхания, пока хватает сил.
И только так чуть-чуть успокаиваюсь, могу нормально мыслить.
Мелкая засранка, с ее подростковой любовью, выбила из колеи.
Любит она меня, блять… С тринадцати лет… Да смешно же, глупость.
А целуется хорошо… Кто научил?
Думать об этом — вступать на опасный путь, и потому я спешно заставляю себя переключиться.
И уже к концу рабочего дня забываю о мелком утреннем инциденте.
В принципе, я все сделал правильно, отшил ее грубо. Зато не будет больше херней страдать и лезть во всякие тупые замуты, чтоб попасть в отделение и меня увидеть.
Надеюсь, я был достаточно груб, чтоб у нее отбилось все желание и вся ее , так называемая, любовь… И больше я ее не увижу.
Тогда я еще не знал, как сильно ошибался.
Фатально просто…Ну что, мои хорошие, с новой историей нас! Здесь у нас будет серьезный , уже двадцатишестилетний опер, еще не подозревающий, какую жуткую ошибку совершил он два года назад, и его подчиненная, тоже очень серьезная... в достижении своих целей)))) Ставим сердечко, кидаем в библы, ну, вы процедуру знаете) Вам несложно, мне приятно, книге - продвижение)))) И да, тут будет огнище. Надеюсь, все пристегнулись? Тогда погнали!
— Оперуполномоченный Федотов слушает, — говорю я в трубку и даже сам со стороны слышу, насколько заебанно звучит мой голос. Оно и понятно, второе дежурство нон-стопом, да еще и дикое такое. За все время удалось поспать только три часа на продавленном диване в дежурке. Так что я сейчас больше отзовусь на хрип зомбака, чем на свое имя.
— Федот, приезжай давай, тут по твою душу дело, — басит в трубку дежурный третьего отделения, того самого, где я работу начинал, еще участковым.
— Что опять? — никуда ехать я не хочу. Я хочу сейчас лечь и прямо тут сдохнуть. И чтоб мое счастливо разлагающееся тело не шевелили минимум трое суток. А потом можно закопать… Ох, отдохну, мать его!
— Тут опять твоя Захарова…
Бля-а-ать…
— Пошли ее нахуй…
— Не, она не посылается, ты же в курсе…
— Ну скажи, что я потом приеду…
— Говорил. Не верит.
Сучка.
Надо же, какая сучка!
Лучше б я ее не спасал в свое время от малолетки, дрянь такую! Только нервы мне портит! Постоянно. Крест мой, блять, железобетонный. Придавил, дышать не дает…
— Слушай, Вадимыч… — голос мой становится просительным, — ну разберись с нею сам, а? Ну на кой хер там я?
— Да я бы разобрался… Но тут реально нужен кто-то из центра. А ты дежурный. Давай, Федот, приезжай, а то тут смена вернулась, сейчас
