— У меня мама так уходила три года назад. Я знаю, что говорю. А вы могли бы и поднапрячься ради человека, которому всем обязаны!
— А вы могли бы не совать нос, куда не следует, Мария Леонидовна!
— Марина Леонидовна. До вашей славной персоны мне дела нет. Дождусь скорую и уйду, не переживайте. Холёная столичная с… штучка, — прошипела она.
— Заткнитесь уже, — устало сказал он, поднялся и снял пальто, оставшись в джинсах и сером свитере крупной вязки.
Сходил до ванной, умылся, вернулся к кровати Нины Фёдоровны. Он был ростом немного выше среднего, широкоплечий, смуглый; с буйными русыми кудрями, немного спускавшимися на шею, лежащими, будто в беспорядке, но видно, что беспорядок этот стоит не одну сотню ненаших денег. Глаза то ли голубые, то ли зелёные, сразу и не поймёшь; скулы высокие, подбородок упрямый, почти квадратный, греческий профиль. Марина, будучи искусствоведом, всегда очень быстро выхватывала взглядом и оценивала лица. Иногда приёмные дети похожи на родителей. Григорий Янович совсем не походил на мать.
Приехала скорая, и Марина ушла домой. По суете, которая возникла примерно через полчаса, она поняла, что всё кончено. Нины Фёдоровны не стало. Тело увезли. Ей очень не хотелось идти к новоявленному соседу, но было поручение, данное при жизни Ниной Фёдоровной. Она постучала, хоть у неё были ключи. Он открыл. Вид у него уже был не такой холёный; Григорий Янович осунулся.
— Мне нужно отдать вам то, что просила Нина Фёдоровна. Иначе я бы не стала беспокоить.
— Проходите, беспокойте. Не очень весело тут одному.
"Ну сочувствия моего ты вряд ли дождешься".
И всё же она сочувствовала.
— Вот. В этом пакете одежда, в которой Нина Фёдоровна просила её похоронить. В этом — деньги на похороны; она говорила почему-то "смёртные". Здесь список, кого позвать на поминки. И адреса ближайших агентств. И комплект ключей, который Нина Фёдоровна давала мне. Всё.
— Спасибо. Похороны завтра в три. Вы же будете?
— Буду, только на обед не поеду.
Он кивнул. Марина скрылась за дверью, он проводил её взглядом.
На следующий день, сразу после похорон и обеда, он отбыл в Москву. А ещё через пару дней в соседней квартире начался ремонт. Несколько месяцев Марина наблюдала в общем коридоре кучу незнакомых лиц, слушала звуки перфоратора, заставляла рабочих убирать из общего коридора горы строительного мусора. Григорий Янович, видимо, руководил ремонтом дистанционно.
* * * * * * *
Конец августа.
Собрав волю в кулак, Марина решила выйти на утреннюю пробежку. Вчера во второй половине дня они с Даней вернулись из Турции. К счастью, ремонт в соседней квартире закончился раньше их отлёта, а то Марина переживала, что же будет. Она не стала будить на пробежку Даню, пожалела, хотя обычно летом заставляла вставать и бегать, чтобы шевелился. Но через несколько дней начнётся учебный год, так что пусть сын отдыхает.
Она закрывала двери на ключ, когда из соседней квартиры кто-то вышел. От неожиданности Марина вздрогнула. Обернулась и оказалась нос к носу с Григорием Яновичем. Он был в спортивном костюме, в ушах айфоновские наушники. Пропустил её в общую дверь, закрыл, уже у лифта достал один наушник и сказал:
— Доброе утро, Марина Леонидовна!
— Здравствуйте, Георгий Янович, — сухо ответила она.
— Григорий Янович, — поправил он. — Я тут уже четыре дня, но вас не видел. Отдыхали?
"Тебе что с того?".
Она не простила ему поздний приезд пять месяцев назад. Хотя это не её дело, но всё же.
— Да, вчера вернулись.
Они вошли в лифт. Там стояли ближе, и Марина отчётливо услышала из вынутого наушника: "Любишь, любишь, любишь, любишь, любишь, любишь, любишь или нет?..".
Она искренне надеялась, что её любимая "Агата" оказалась в этом наушнике случайно, как одна из композиций в плейлисте, или передавали на радио.
Нарочно не стала ничего спрашивать у него о приезде, даже ради вежливости. И так понятно. Приехал вступать в наследство и продавать квартиру. Смотри-ка, тут заранее подоспел, почти за месяц. Видимо, уже на продажу выставил, заранее. Скоро начнут ходить, смотреть. Потом новые соседи… Эх.
Они вышли из подъезда и разбежались в разные стороны — он вниз по улице, а она в сторону сквера.
"Красивая, — думал он, пока бежал. — Породистая". Но увы, совсем не в его вкусе. Ему нравились мягкие и женственные, желательно, блондинки или рыжие, со светлой кожей. Эта тёмная вся: почти чёрные глаза, смуглая кожа, тяжёлые тёмные волосы, длинные и гладкие. Черты лица правильные, большой яркий рот. Но мягкости нет и в помине. Он готов был спорить на что угодно, что она баба-начальник. Голос этот низкий. Брррр… Единственное, что было в его вкусе, — грудь. Явно третьего размера, высокая. И осанка. Осанка танцовщицы балета.
Григорий Янович был очень неравнодушен к противоположному полу, но ещё больше противоположный пол был неравнодушен к нему, Григорию Яновичу. Как он сохранил свою свободу до тридцати трёх лет — одному богу известно. Видимо, повлияло то, что на заре карьеры он вёл бракоразводные дела, и такого насмотрелся… У него выработался стойкий иммунитет к попыткам склонить его идти под венец. Он был очень предусмотрителен и осторожен, чувствовал угрозу, опережал "противника" на несколько шагов, всегда знал, когда нужно прекратить отношения, а когда их вообще не следует начинать. Грудь и осанка — это точно не причина для начала отношений. Слишком много минусов, они перевешивают. Почему-то он опять вернулся мыслями к соседке, которая, судя по всему, терпеть его не может.
…Как же Марина любила осень… Конец августа — уже почти осень. А дальше будет только лучше: ковёр из листьев, низкое небо, туманы, моросящие дожди… Всё то, что многие терпеть не могут, она обожала всей душой. И если весной почти всегда приходили какие-то напасти, то осенью, наоборот, случались разные удивительные вещи.
Странно, с чего вдруг она задумалась об удивительных вещах? Хотя… Через десять дней, вместе с началом нового сезона, в их галерее состоится открытие новой экспозиции, которую вот-вот привезут из Москвы. Открытие — это всегда волнение.
Возвращаясь после пробежки, она обнаружила на стоянке возле дома, рядом с их машиной, большой чёрный "Вольво" с московскими номерами. Так вот на чём столичные жители понаехали. В этот раз своим ходом, не на самолёте.
На следующее утро история с пробежкой повторилась. В лифте она услышала из его вынутого наушника: "…для никого, только для нас…Давай вечером умрём весело, поиграем в декаданс…".
Этот лощёный столичный хлыщ слушает её любимую "Агату"!
Следующим утром Марина вышла на пробежку пятью минутами раньше, и успела уйти одна.
Однако, когда ещё через день она опять вышла пораньше, он появился одновременно с ней. Странно.
…В обед она встретилась в кафе со старшей сестрой, Верой. Пришлось Марине сидеть в зале для курящих — Вера курила. Несмотря на большую разницу в возрасте — Вера была старше Марины на пятнадцать лет, не так давно они отметили её пятидесятилетний юбилей, — они не могли жить друг без друга и всегда находили массу тем для разговоров. Сыну Веры, Тимофею, двадцать восемь лет, и он всего на семь лет младше "тёти Марины"; не так давно он женился и уже успел подарить Вере двоих внуков.
Сегодня темой встречи сестёр стало предстоящее открытие новой экспозиции в галерее. Вера была журналистом, и она собиралась освещать открытие в своём издании.
— У нас фотограф новый, Славик, просто отпадный! Притащу его, шикарные будут фотки!
— У вас в издании всегда шикарные фотки.
— Что есть, то есть, — Вера затушила сигарету и принялась за кофе. — Но Славик и сам хорош, увидишь.
— Вера, ты опять? Тебя послушать, все хороши. Как тебя Николай тридцать лет терпит?
— Куда он денется с подводной лодки? Где ещё найдёт такое сокровище, как я? К тому же, насчёт Славика я не о себе пекусь, он слишком молод.
