стала… Наверно, не поступила. Це-це…
– Иди домой, на следующий год хорошо подготовься.
– Из деревни. Тапочки и платок бабкины. Хи-хи…
Кто-то взял меня под локоть и повел дальше по коридору, добродушно ворча.
– Ай-ай, дорогая, как можно свежую чарганскую сладость колотить о старый гуричанский бетон? Это великий грех. Как тебя зовут, дочка?
– Мариам… Марьяна Шумилова.
Я сморгнула слезы и увидела перед собой сухонького пожилого человека невысокого роста. Он держал в свободной руке ломоть моей дыни и, прикрыв глаза, блаженно улыбался.
– Ах, какой аромат! Пахнет моим детством. Ты зачем с дыней сюда пришла, Марьяна?
Я простодушно ответила, что тетя Хуса велела отдать ее директору института в день поступления. Дедушка засмеялся.
– Директора сейчас нет. И ты не прошла по баллам, правильно? Что делать будешь? Вернешься в Чарган?
Я сначала робко кивнула, еле сдерживаясь, чтобы опять не заплакать, а потом отрицательно замотала головой.
– Мне обязательно надо остаться в городе. Вдруг зимой явится жених со стадом овец, и тетя Хуса скажет: «Ну, раз не смогла поступить на учебу, будешь следить за домом, ткать ковры и варить мужу жирный мургабаш».
Тут старичок сделал изумленное лицо и причмокнул губами.
– Ай-ай, я бы от горячего супа не отказался, а ты совсем замуж не хочешь, да?
Наверно, я слишком испуганно отшатнулась, потому что он тут же добавил:
– Нет-нет, не волнуйся, я в женихи уже не гожусь, меня старая Фарида поколотит, если приведу в дом такую молоденькую красавицу, как ты. Моя Фарида в два раза больше меня стала с годами, и нрав у нее испортился от того, что долго сидит дома одна. Ну, что делать… свои дети выросли – разлетелись, а я привык со студентами общаться. Не могу киснуть среди казанов и женских сплеиен. Как же нам с тобой поступить, Марьяна?
Старичок откусил кусочек дыни и отвернулся, словно забыл обо мне. Напрасно я так подумала, в это время решалась моя судьба.
– Сейчас позвоню своему другу, пусть примет тебя в училище. И не спорь!
– Но я же… мне негде жить. Я – сирота. В Гуричане нет родственников.
Мучительно неловко было даже прошептать горькие слова, но так просила сказать тетя Хуса, если будет решаться вопрос с общежитием.
Старичок расспросил о моих итоговых школьных оценках, при этом вспоминал учителей нашей школы, как старых знакомых, потом уточнил результаты моего вступительного теста. И очень обрадовался, когда узнал, что я неплохо владею русским языком и прилежно учу английский.
Через два дня меня приняли в педагогическое училище, где готовили учителей начальных классов. До конца лета я помогала тете Хусе и дяде Алиму на бахче, а в первый день осени заехала в общежитие.
Сначала в Гуричане мне было очень трудно. С тремя девочками в комнате я не смогла близко сойтись, они критически смотрели на мою одежду и посмеивались над деревенской простотой, сами-то жили в пригороде и на каждые выходные разъезжались по домам. И все же многому меня научили, порой через жгучий стыд.
Помню, как первый раз постирала белье и вывесила его на маленький балкончик при кухне. Девочки подняли крик, что я их позорю.
– Немедленно убирай с общего вида свои старые тряпки! Скоро под окнами толпа соберется.
Оказывается, здесь было принято сушить вещи прямо в комнате на спинках кроватей, чтобы никто с улицы не замечал. По соседству находилось общежитие сельхоза. Там жили в основном мальчики, они часто прохаживались мимо нашего корпуса, махали руками, свистели, звали погулять.
Мои соседки улыбались им и порой соглашались, а я зарывалась в учебники, радуясь тишине. Правда, одна девочка пыталась со мной подружиться. Спрашивала, чем я мажу лицо, и почему у меня волосы так блестят. Мои ответы ее разочаровали, никаким кремом я не пользовалась, а шампунь применяла обычный, на травах. Разве что иногда протирала волосы хной, как делала тетя Хуса.
Еще у нас в комнате вышла ссора из-за моего таза, в котором я стирала одежду. Как-то раз заметила, что девочки моют в нем свою уличную обувь и начала прятать под кровать. Меня обозвали жадной и злой. Я не выдержала.
– А вы, значит, добрые? Каждую субботу ездите домой, привозите сумки яблок и ни одного соседке не предложите.
Но в ответ мне прилетели новые обвинения.
– А ты почему не угостишь нас знаменитыми дынями из Чаргана? Почему тебе никто посылки не оставляет? Твои родственники совсем нищие или не любят тебя?
Я незаметно перевела дыхание и тихо сказала:
– Мы богаты духом. Когда мне пришлют еду из дома, я вас всех угощу.
– Не надо нам твоих гнилых дынь, лучше попроси сыра и мяса.
– И деньги на новый лифчик… Твой, видимо, еще от мамы достался.
Девочки дружно фыркнули и стали обсуждать собственные наряды и украшения, достали косметику. Я потрясенно молчала, а на следующий день пришла к старшей по общежитию и предложила мыть полы в коридоре и помещениях, где сидели старушки-вахтерши.
Первую небольшую зарплату я разделила на две части и на свою долю купила белье – простенькое, но лучше моего прежнего. Те деньги, что переслала тете Хусе, скоро вернулись обратно вместе с письмом от нее. Она дала понять, что пока не нуждается в моих крохах, но и присылать продукты часто не сможет. Дорога от Чаргана до Гуричана долгая и плохая, и своих детей тете Хусе надо содержать.
Я подсчитала примерные расходы на месяц и поняла, что со стипендией и зарплатой смогу нормально питаться, а на хорошую одежду и ноутбук придется долго копить.
Учеба мне давалась легко, я помогала некоторым студенткам с переводами и подготовкой к зачетам. В благодарность со мной делились домашними припасами и так я смогла сэкономить деньги на теплые ботинки, над которыми не будут потешаться соседки.
Зимой я подружилась с девушкой из комнаты напротив, Хадича была старше меня и строже, любила разговаривать только на тему Священной книги и своего будущего замужества.
В доме тети Хусы к традициям относились уважительно, но без рвения. А вот мамины братья были очень набожны, они верили в карающего Творца, который непримирим к падшим. Зная, как строги они были к маме, я настороженно относилась и к Священной книге. Мне казалась, она вся состоит из паутины запретов, особенно для женщин.
Узнав, что я не имею личного экземпляра Дарама, перед отъездом из города Хадича подарила мне свой – потрепанный, в темно-синем переплете. Перед сном я стала его читать и даже завела тетрадку для перевода на русский. Это была непростая,
