И после всего этого, он просто… прошел мимо. Не остановил охранников, когда они схватили меня под руки и потащили к выходу как какую-то побирушку. А потом просто бросили с лестницы, да так, что я до сих пор не могу нормально спать, потому что чувствую ужасную боль почти во всем теле.
— Как ты мог поверить во все это? — шепчу себе под нос, обращаясь к образу человека, без которого не могла прожить и часа, и которого за последние несколько недель не видела даже мельком. — Так легко… в чудовищную ложь?
Руки обессилено падают, и я отрешенно рассматриваю ту ладонь, которую Сергей стряхнул с себя, как мусор, когда я все-таки умудрилась схватить его за лацкан пиджака. Он даже не посмотрел в мою сторону, только на мгновение дернул головой, но даже этого было достаточно, чтобы увидеть застывшее на его лице отвращение.
Холод медленно отступает.
Точнее, я просто позволяю ему проникнуть в меня. Сливаюсь с этой новой болью, надеясь, что она окажется достаточно сильной, чтобы выкорчевать ту, другую, от которой мне даже дышать невыносимо.
Я хорошо помню день, когда случился тот тревожный звонок. Прошел ровно месяц с тех пор, как мы с Сергеем тайно обручились и по этому случаю решили устроить маленькое семейное торжество. Мама приготовила свои фирменные пироги с творогом, испекла хлеб, отец закатил настоящее барбекю, и все время приговаривал, что в списке тех, для кого он собственноручно жарил мясо, всего три фамилии, и фамилия будущего зятя заняла там почетное четвертое место. А потом случился странный звонок, после которого отец вдруг надолго заперся в кабинете, а уже через час в наш дом вломились люди в униформе, масках и с автоматами.
И всё… закончилось.
В любых смыслах, которые может означать это слово.
— Раздумала? — Мужчина на берегу безразлично втыкает телефон в песок, перебрасывает сигарету из одного уголка губ — в другой. — Могу включить музыку. Ты любишь что-то андеграундное или чтобы побольше трагедии?
Он даже не скрывает издевку, хотя сейчас мне уже правда все равно. Только немного саднит в душе за то, что в итоге вот это непонятное чванливое тело будет тем, кого, если верить псевдонаучным теориям, запечатлеют мои остекленевшие глаза, если я прямо сейчас заледенею.
Тем временем, взгляд незнакомца добирается до моего рюкзака, который лежит в метре от него. Без тени стеснения, подтаскивает его ближе, вытряхивает содержимое прямо перед собой.
— Зря стараешься — там пусто, — криво усмехаюсь я, когда он бесцеремонно достает кошелек и начинает исследовать его содержимое.
— Я похож на человека, которому нужны добытые таким способом деньги? — как будто к самому себе обращается он. В подтверждение других своих намерений, вынимает мои пластиковые карты и водительское удостоверение, подсвечивает тяжелой бензиновой зажигалкой и вслух читает: — Валерия Гарина.
— Ты не мог бы… — Я даже не знаю, что именно ему сказать, чтобы он прекратил вести себя как мудак. Видно же, что мне и так хуже всех на свете, он нарочно насмехается. Что еще за «сарказм доктора Хауса» на минималках?
— Валерия… Гарина, — протяжно, с искренней задумчивостью повторяет он, и тянется за новой сигаретой. Но потом, как будто спохватившись, выбрасывает и ее, даже не подкурив. — Александр Гарин тебе кто?
Я хочу огрызнуться и соврать, что вообще впервые слышу кто это, но язык не поворачивается назвать отца — просто однофамильцем. В конечном итоге, от него открестились абсолютно все, кроме нас с матерью: все партнеры, знакомые, близкие друзья, которые были вхожи в наш дом. Даже мой крестный, которого мы с мамой частенько собственными силами вытаскивали из жутких запоев, сказал, что мой отец «просто старый школьный приятель и между ними нет никаких дел».
— Тебя это не касается, — нахожу самый, как мне кажется, лучший вариант ответа, но уже поздно, потому что странный тип что-то вбивает в телефон.
Через минуту встает, подходит к самой кромке воды и присаживается на корточки, пристально разглядывая что-то на телефоне, а потом так же пристально — меня. Показывает открытое на весь экран мое фото, вопросительно поднимает бровь:
— По-моему, это ты, и тут написано, что Валерия Гарина, победительница международного литературного фестиваля, дочь Александра Гарина, известного политика и мецената. Правда, фотка стремная.
Меня начинает мутить, потому что это фото мне хорошо знакомо. В нашей семье было не принято вести активную публичную жизнь, если только это не касалось правильных вещей — учебы, благотворительных мероприятий, участия в общественной около политической жизни, чтобы это помогало отцу набирать баллы перед выборами. Поэтому моих фото в сети было крайне мало, и в основном они всплывали на электронных страницах газет, среди прочих, освещающих деятельность моего отца.
На фото, которое смотрит с экрана телефона, у меня растрепанный вид, бесстыже задранное чуть не до трусов платье, дырка на колготках, из которой безобразно торчит разбитое в кровь колено. А выражение лица такое…
Тошнота подскакивает к самому горлу. Я знаю, что на этот раз не смогу ее сдержать, и мысль о том, что я стою по пояс в воде и буду плавать в собственной рвоте, подстегивает выбраться на берег. Волшебным образом даже умудряюсь переставлять абсолютно деревянные ноги. Когда подбираюсь ближе, незнакомец протягивает руку, чтобы помочь, но я игнорирую подачку. Он сделала все, чтобы испортить даже этот полностью прогнивший день.
Вываливаюсь на берег.
Падаю коленями в песок и мой желудок исторгает из себя то немногое, что в него попало за последние дни — дешевый растворимый кофе, черствый бутерброд с сыром, несколько кислых яблок, которые удалось найти на дереве в какой-то подворотне. Не так уж много, но меня рвет добрых несколько минут, пока живот не становится настолько пустым, что любой позыв трансформируется в болезненные колики.
Я обессилено переворачиваюсь на спину, пытаюсь отдышаться и сплюнуть непонятно откуда взявшийся песок в горле. Над головой возникает рука с железной флягой, в которых обычно носят горячительные напитки, и хоть меня тошнит от одной мысли про алкоголь, я все равно делаю пару глотков. К моему удивлению, внутри обычная кола.
— Прикинь? — как будто поддакивает моим не озвученным мыслям незнакомец. — В моей жизни есть только одна страсть.
Он пару раз чиркает зажигалкой, давая понять, о чем речь.
— Та фотография… Я не пьяная и никогда ничего не принимала. Просто мне стало очень плохо. Не знаю почему. Может, просто несвежие креветки и…
— Зачем ты оправдываешься? — перебивает мой лепет незнакомец.
В самом деле — зачем?
— Я не знаю, как она попала в сеть, — все-таки упрямо продолжаю свою никому не нужную исповедь. — Там точно не было журналистов. Но, может, кто-то из прохожих заснял? Я правда не знаю. Оно было сделано за месяц до того, как отец… как отца…
До сих пор не могу набраться смелости произнести это вслух: «… до того, как как отца бросили в тюрьму».
— Я даже не знала о его существовании.
— Самое паршивое фото вдруг всплывает в самый «подходящий» момент. — Мой собеседник снова растягивает слова как жвачку.
— Дерьмо случается, — произношу затертую до дыр фразу.
— Правда в это веришь? — Он хмыкает и, проиграв атрибутом своей единственной страсти, капитулирует и закуривает. Но на этот раз дым от его сигареты уже не кажется таким тошнотворно горьким. — Знаешь, русалка, я голодный. Вставай, покормлю тебя чем-нибудь, от чего тебя стошнит чем-то более благородным на вид.
Я не понимаю, почему вместо очевидного отказа, моя голова согласно кивает, а тело как по команде поднимается ему навстречу. Правда, подняться довольно тяжело, как раз сейчас его помощь была бы кстати, но он больше не пытается. Наоборот — как нарочно отходит подальше, словно боится замараться в исходящий от меня запах. Как раз сейчас я отчетливо слышу, что пахнет от меня совсем не нишевым парфюмом.
Мой спаситель что-то бормочет себе под нос, потом собирает разбросанное по песку содержимое моего рюкзака и начинает швырять в воду, как будто участвует в не объявленном конкурсе «кто дальше». Это так его забавляет, что на какое-то время он как будто вообще забывает о моем существовании, но потом вдруг резко оборачивается, окидывает взглядом с ног до головы и снова командует:
