дальше пойдёт в таком духе, пусть сразу несёт ящик!
— Сама напросилась, — пожал плечами развеселившийся Константинидис. — Могла бы просто рассказать о себе — я же просил!
— Можно подумать, тебе в самом деле интересно!
— Можно подумать, ты знаешь, что мне интересно, а что нет! — парировал он.
— Если намекаешь, что я должна попросить тебя рассказать о себе, говорю сразу: мне неинтересно, — отрезала я.
— Почему ты такая злая? — сузил глаза Константинидис. — Тренируешься, чтобы не слишком выделяться среди ядовитой фауны острова? Там же есть ядовитая фауна?
— Увидишь, — я спрятала улыбку во вновь наполненном бокале и, конечно, не удержалась:
— Хотя тебе ли бояться ядовитых гадин? Чуть не женился на одной!
Константинидис, в очередной раз поперхнувшись шампанским, отдышался и выдал:
— Начинаю думать, это всё же произошло!
Будь я в нормальном состоянии, няверняка бы оскорбилась. Но шампанское было хорошим и действовало вовсю — я только захихикала.
— Хотя с алкоголем в крови всё же кажешься добрее, — подсластил пилюлю супруг, но я его осадила:
— Видимость — не более! Испытывать доброту на прочность не советую.
— Почему? — Константинидис вдруг наклонился через стол, полностью игнорируя границы моего личного пространства. — Укусишь?
— А тебе такое нравится? — не растерялась я.
Константинидис чуть приопустил веки, разглядывая меня.
— Готов влить в себя сразу полбутылки, если ответишь на этот вопрос, — он придвинулся ещё ближе, «обдувая» моё лицо слегка пахнущим шампанским дыханием. — Почему ты всё ещё… имею в виду… почему вы с официантом ни разу… Разве он не… Или ты?
— Этот вопрос тянет на целую бутылку, причём залпом, — я с усмешкой отодвинулась. — Но, так и быть, отвечу. Из-за тебя.
Нужно было видеть лицо супруга! Выражение… ошарашенно-удивлённо-недоверчивое — даже рот слегка приоткрылся. Вообще, вопрос меня задел, всколыхнув воспоминания о Тео и нашей с ним несостоявшейся ночи, но, увидев реакцию Константинидиса, я так и покатилась со смеху.
— Господи… Ты что подумал? — вытерла набежавшие слёзы. — Я имела в виду лодыжку, которую ты мне вывернул! Если б не это, мы бы уже давно…
Но супруг, даже не улыбнувшись, меня перебил:
— Глупая отговорка! Если кого-то по-настоящему хочешь…
— …не боишься и груди величиной с мячи для регби — даже при опасности заработать сотрясение, если одна из этих штук попадёт по темечку? — я подняла свой бокал. — За пластиковое «с-совершенство»! И твою удачу, что избежал сотрясения… хотя… может, и не избежал.
— Беру свои слова обратно — под действием алкоголя ты ещё несноснее, — покачал головой Константинидис, тоже прикладываясь к бокалу. — А я на самом деле оказал твоему официанту огромную услугу!
— Может, потому он и звонит? Выразить радость, что от меня отделался?
— А давай перезвоним ему и узнаем! — Константинидис молнией подхватил мой сотовый, лежавший на столе рядом. — Какой код?
— С ума сошёл?! — я попыталась вырвать у него мобильник. — Отдай!
— И не подумаю! Тут сканер отпечатков пальцев? Какой приложить? — он вцепился в мою ладонь.
— Отпусти, псих! — я тщетно пыталась выдернуться из его хватки и одновременно отобрать сотовый.
— Не называй меня так! Может, официанту и нравилось такое обращение, но я предпочитаю другие прозвища!
— Какие, например? «Котик»? — ядовито предложила я, вспомнив, как его называла Эвелина.
— Необязательно, можем договориться о других, — гнул своё Константинидис, продолжая тыкать моими пальцами в экран.
Наконец, сотовый завибрировал, и на нём высветилась заставка: выложенное из ракушек сердечко — Тео сделал его на нашем третьем свидании.
— Как ми-и-и-ло! — с издёвкой протянул Константинидис. — А официант ещё и романтик — ко всем прочим достоинствам!
— Это не его! — с вызовом бросила я и в ответ на недоверчивый взгляд супруга припечатала:
— Алекса!
Как и рассчитывала, Константинидис оторопел, и я этим воспользовалась — выхватила сотовый из его разжавшихся пальцев. Но недооценила упёртость благоверного. Мгновенно сообразив, что его провели, он попытался вернуть сотовый в своё распоряжение, при этом неловко задел ведёрко с шампанским, и оно опасно наклонилось. Константинидис попытался выровнять ведёрко, отобрать у меня сотовый и удержаться в кресле одновременно. Но в этот момент джет очень кстати тряхнуло в турбулентности — и наследник миллионов рухнул на пол, вцепившись одной рукой в ведёрко со льдом, а другой в запястье «любимой» жены — меня. Столкновение с полом оглушило нас обоих, сотовый отлетел на несколько шагов. Я стремглав бросилась за ним, не поднимаясь с четверенек, стиснула его в ладонях, оглянулась на благоверного… и, не удержавшись, расхохоталась. Уже принявший сидячее положение сизигос растерянно хлопал глазами, волосы мокрые — ведёрко опрокинулось на него, на лбу шишка, пустое ведёрко и кусочки льда валяются рядом. На шум выскочила стюардесса, но я, периодически сгибаясь от смеха, уже подошла к супругу и обратилась к ней:
— Можете принести немного льда?
Присев рядом с сизигосом, осторожно коснулась шишки.
— Больно? Так и надо! В следующий раз не будешь хватать чужие вещи!
— Это сочувствие? — оттолкнул мою руку Константинидис. — Только что сомнение, что переживу медовый месяц, переросло в уверенность, что на Санторини транспортируют мои кости!
— Было бы что транспортировать! — фыркнула я, забирая из рук подоспевшей стюардессы свёрток со льдом.
— И костей не оставишь?! — ужаснулся супруг, демонстративно отстраняясь.
— Всё будет зависеть от тебя, не дёргайся! — я приложила компресс к его лбу.
— Как меня трогает твоя забота! — съязвил Константинидис и жалобно посмотрел на топтавшуюся рядом стюардессу. — Принеси ещё шампанского.
— Отпраздновать, что пережил турбулентность? — не удержалась я.
Константинидис смерил меня взглядом, каким скорняк смотрит на тушку животного, прикидывая, как её лучше ошкурить.
— Теперь я начинаю сомневаться, что переживу медовый месяц! — шутливо поёжилась. — Но предупреждаю: меня, в отличие от тебя, будут искать!
— Кто? Официант? — хмыкнул Константинидис.
Стюардесса уже вернулась с бутылкой, и супруг, подождав, пока она наполнит его бокал, потянулся за ним.
— А за стол сесть не хочешь? — хотела подняться, но Константинидис поспешно вцепился в мою руку, которой я прикладывала лёд к его лбу.
— Ещё нет, у меня голова кружится! Элени, подай и ей бокал!
— Не хочу я сидеть на полу! — снова сделала попытку подняться, но супруг бесцеремонно дёрнул меня обратно.
— Оставайся на месте! Пострадал я, между прочим, из-за тебя! Это — меньшее, что ты можешь сделать!
— Ладно, — я послушно села, скрестив ноги по-турецки. — Буду держать компресс, пока твоя шишка не посинеет.
Константинидис тут же отдёрнулся, а я, рассмеявшись, забрала у стюардессы наполненный бокал.
— Знаешь, а ты оказался прав — действительно весело! — и опрокинула в себя половину содержимого.
Константинидис покачал головой с видом психиатра, смотрящего на безнадёжного пациента, и, стиснув моё запястье, снова потянул руку с компрессом к своему лбу.
— Значит, обморожения не боишься? —
