Как мне проститься с Софией, когда она вовсе не та София, которую я думала, что знаю? Это трудно.
Но я Айсис Блейк. Я делаю и более трудные вещи. Например: живу.
Я дважды стучу, и раздается слабый голос Софии:
— Войдите.
Она сидит в постели. Платиновые волосы разметались вокруг нее на подушке, а ее кожа молочно-белая и сияющая. Она похожа на снежную принцессу Старлайт.
— Привет. Ты уезжаешь, да? — улыбается София.
Ее голос такой мягкий, такой льстиво-подобный. Нормальный. Прямо сейчас она обычная София, а не кричащая девушка, которую я слышала прошлой ночью. Это настоящая София.
Прежде чем я успеваю открыть рот, София жестом показывает мне подойти.
— Иди сюда. Я хочу тебе кое-что показать до того, как ты уйдешь.
Я медленно подхожу и сажусь на стул возле ее кровати. Она открывает ящик и достает стопку писем, обвязанных розовой ленточкой. Девушка медленно развязывает ее и перебирает письма, прежде чем остановиться на одном и вручить его мне.
— Прочти его, ладно?
— В-вслух?
— Если хочешь.
Я бросаю на него взгляд и откашливаюсь:
— Дорогая София…
Внезапно меня осеняет — это те самые письма, которые они с Джеком отправляют друг другу. И это размашистый, безупречно ровный почерк Джека. Я нервно смотрю на нее, но она лишь улыбается и жестом велит мне продолжать. Это какая-то больная шутка? Почему она хочет, чтобы я прочла письма ее бойфренда, которые он написал ей? Я ищу хоть какой-нибудь признак обиды в ее глазах, но они выражают только холодную, милую пассивность.
Неужели она действительно меня ненавидит?
Я знаю ее всего две недели. И мы были, эм, друзьями? Только потому, что оказались единственными подростками в больнице. Мы вместе тусовались: переписывались, показывали друг другу глупые картинки кошек из интернета и говорили о музыке, но действительно ли я ее знаю? Нет, это не так. Я не знаю, кто такая Талли. Я не знаю, почему она так кричала прошлой ночью. Я не знаю, что у нее за болезнь. Я абсолютно ничего о ней не знаю.
Я снова перевожу взгляд на письмо.
— Прости, что не написал тебе через неделю. Нет никаких оправданий, и я не жду твоего прощения, но надеюсь, что это более длинное письмо обрадует тебя намного больше, чем два коротких.
У меня все хорошо. Мама снова начала рисовать — в основном лошадей. Она их обожает. Мама сказала, что нарисует одну картину для тебя на твой день рождения. Июль так далеко. Но она говорит, что для шедевра потребуется время. Остается только надеяться, что она не нарисует тебе целое полотно пони, размером с больничную стену.
Я фыркаю, и сразу же жалею об этом. Глаза Софии прикованы ко мне, и давление, которое они оказывают, просто сокрушительно. Слегка сокрушительно. Сокрушительно, как причудливый весенний ветерок. От тайфуна. Я продолжаю читать:
— К этому времени тебе уже сделают операцию. И я отвезу тебя в любое место, куда захочешь. На море? Пляжный домик моего дедушки в Калифорнии пустеет большую часть года. Мы могли бы поехать туда на лето. Только ты и я. Думаю, тепло пошло бы тебе на пользу.
Это так странно — это не тот Джек, которого я знаю. То есть, конечно, я едва его знаю, но холодный, насмешливый придурок с комплексом спасителя и со склонностью к изменам своей девушке не должен писать так… нежно? Как в этом письме. Это не имеет никакого смысла. Ух, нет, все же имеет, ведь он любит Софию, но если он так сильно ее любит, зачем тогда поцеловал меня?
— В моем классе новая ученица; назойливый комар, который постоянно жужжит вокруг моей головы. Девчонка вообще не умеет держать язык за зубами. Она раздражает учителей, директора, практически всех, у кого функционирующие барабанные перепонки, мгновенно отталкивает ее идиотизм. Я бы сказал тебе ее имя, оно звучит как растение: Ирис или Айрис или еще какая-то чушь вроде этого. Я не утруждаюсь запоминать подобный бред. Она распространила какой-то дурацкий слух из-за того, что на прошлой неделе, на вечеринке я вежливо отказал ее подруге. Девчонка ударила меня. Мне не было больно. Ну, не сильно. В общем, она распустила слух, что мы целовались, выражая свое ребяческое возмездие.
Мой голос дрогнул. Я это сделала? Я даже не помню…
Вечеринка. Запах разлитого пепси и звук пьяного смеха. Дом Эйвери. Огромная люстра с застрявшими в ней консервированными сосисками. Кайла. Мой первый разговор с Кайлой, Джек входит в дом, и толпа расступается вокруг него, именно тогда я впервые его увидела. Кайла собирает все свое скудное мужество, чтобы поговорить с ним, его пресытившиеся, надменные слова, когда он поливает ее грязью, и мой удар — прямой, верный, после которого у него из носа идет кровь…
Воспоминания прорываются, словно ростки после долгой зимы. Я лихорадочно читаю дальше. Это мое прошлое. Именно то, что я не могу вспомнить, находится прямо здесь, в этом письме.
— София, это так раздражало. Господи, я хотел задушить каждого идиота, который расспрашивал меня об этом. И я наконец-то нашел способ его развенчать. Мне пришлось поцеловать ее на глазах у всей школы. Прости. Надеюсь, ты поймешь. Это было омерзительно и небрежно, а она…
У меня перехватывает дыхание, когда я читаю следующие слова. Они не жалят. Они причиняют боль. Боль, которая всегда возникает в тот момент, когда я вижу людей, разбирающихся лучше меня в любви, опытнее меня, у которых больше настоящих, нежных и истинных переживаний.
— … крайне неопытна.
Я поднимаю взгляд, София грустно улыбается и гладит меня по спине.
— Мне очень жаль, что он так грубо об этом говорит, Айсис. Я просто хотела, чтобы ты знала правду.
— Ха, будто меня колышет его мнение, — усмехаюсь я. — Это правда. Я должна это знать. Позволь мне прочесть дальше.
— Если ты уверена, — кивает София.
— Меня чуть не вырвало. Зато больше никаких слухов о поцелуях. Я хочу быть откровенным с тобой во всем, поэтому рассказываю тебе об этом и я прошу прощения. Этого больше не повторится. Просто некоторых идиотов необходимо заткнуть прежде, чем они станут еще хуже.
Я фыркаю. Это он идиот. Фактически, король идиотов. Кто-то должен сообщить ему, что он выиграл корону. Я читаю следующие несколько строк про себя и чувствую, как мои щеки нагреваются.
София, я хочу целовать тебя. Каждый день. Тебя и только тебя.
Я скоро приду навестить тебя.
Твой, Джек.
— Ух, окей. Думаю, я уловила суть. Последняя часть, эм, личная.
