Тетя Стефания аж подскочила на месте от радости.
– И как? Как это было?!
– Я не знаю. Я не видела. Он же с меня очки сначала снял.
– О господи. Понравилось? Тебе? Ты ПОЧУВСТВОВАЛА ЧТО-НИБУДЬ?
Почувствовала. Да уж. Так почувствовала, что даже сейчас, вечером, в тетиной комнате ее бросало в жар только от одного воспоминания об этом.
– Ну, поцеловал – а потом что? – Тетя Стефания была так возбуждена, будто это ее первый раз в жизни парень поцеловал.
– А потом на полянку приперлись все эти длинноногие молодые лани, и Павел повел их в мрачные лесные дали, – с горечью ответила Габриэла.
– Ну лани и лани, у них свои ухажеры имеются, а ты единственная в своем роде. И счастлив будет тот, кто узнает тебя близко. Павел, значит, не глазами смотрит, а сердцем. Он мне нравится, – она ласково погладила Габриэлу по волосам. – Он мне чем-то напоминает Габриэля. Тот тоже был светловолосый, темноглазый и тоже… сладко целовал.
Стефания погрузилась в воспоминания, а Габриэла, положив голову ей на колени, приготовилась снова слушать эту такую прекрасную, романтичную и грустную историю.
Они были знакомы с самого детства, с младенчества даже. Уже в возрасте четырех лет Стефания Марывильская решила связать свою судьбу с соседским Габриэлем, который был ненамного ее старше, и Габриэль принял это ее решение с надлежащим уважением.
Молодость их пришлась на мрачные годы оккупации, тогда они и воспылали друг к другу настоящими чувствами. Он приносил ей букетики цветов, она писала стихи, которых никогда ему не показывала. Ничего большего они, парень из приличной семьи и порядочная девушка, позволить себе не могли. Поцелуи? Только после помолвки! Объятия? Только если в танце!
Когда началось восстание, изменилось все. У них просто не оставалось времени: ни на обручение, ни на танцы. Каждая минута могла стать последней. Каждый взрыв мог унести любовь Стефании и Габриэля, разлучить их. Поэтому он пытались обмануть смерть, перехитрить ее, живя полной жизнью наперекор обстоятельствам.
В первую неделю сентября они объявили о своей помолвке. Знаменитый «Черный батальон», в котором Габриэль был командиром одного из взводов, а Стефания санитаркой, тогда располагался в Черняхове, еще не уничтоженном, еще пока безопасном. Над крышами домов всходило и заходило солнце, как будто война была где-то совсем далеко. Висла искрилась и сияла в его лучах, а на другой стороне реки была свобода и надежда для них всех. Всех молодых ребят и девушек, которые тогда еще верили в победу. И в жизнь.
Но на следующий день немцы всей своей мощью обрушились на группку черняховских повстанцев. И снова ни на что не оставалось времени.
И все-таки у Стефании и Габриэля даже была свадьба. Быстрая, повстанческая свадьба, каких тогда много случалось. После краткой церемонии в тесном подвале они вернулись на свои позиции. И снова не было времени на объятия и поцелуи, но они все переговаривались горячечным шепотом, что «может быть, вечером…», «может быть, ночью…»
Пришел приказ: наступать по берегу Вислы. Габриэль должен был вести передовой отряд. А Стефания осталась в тылу, с раненым, и…
Уже никогда больше она не видела своего любимого, своего мужа. Больше никогда.
Она его искала. До самого падения Черняхова искала и спрашивала. А после войны вернулась в Варшаву одной из первых и снова искала, веря, что он жив, что придет ей бумага, ответ, что она найдет его или он ее найдет.
На эксгумацию ходила только для того, чтобы убедиться, что Габриэля нет среди погибших, что он живой. Это давало ей силы искать дальше. День за днем. Ночь за ночью.
Но от Габриэля не осталось никаких следов. Как будто никогда и не существовало такого человека на свете.
И даже сейчас, через несколько десятилетий, при виде почтальона с письмом в руке у нее перехватывало дыхание. После стольких лет бесплодных и безнадежных поисков и ожиданий она все еще верила, что ее любимый, ее муж где-то есть, живой, и вернется к ней. Однажды он к ней вернется…
Габриэла хлюпала носом, прижимаясь к Стефании изо всех сил, и благодарила в глубине души своих неизвестных родителей за то, что они подкинули ее именно этой женщине, в которой было столько любви. Маленькая девочка стала утешением Стефании, ее отрадой и смыслом жизни, с того дня, как она появилась, Стефания смирилась со своей судьбой. Но ждать не перестала.
Теперь они обе склонились над старым альбомом, с нежностью разглядывая довольно мутные фотографии: вот Габриэль – молодой, симпатичный мужчина в камуфляжной куртке, с бело-красной повязкой на плече, опирается о стену старого каменного дома и смотрит в объектив прямым, ясным взглядом. А вот тетя сразу после войны, на развалинах Старого Места, в залатанной юбке и таком же драненьком плащике. Грустная и погасшая, выглядящая старше своих лет, но все же пытающаяся улыбнуться фотографу.
Пара фотографий с тех, еще довоенных времен – и настроение меняется, словно по мановению волшебной палочки. Камень, лежащий на сердце у Габрыси, исчезает, потому что на этих фотографиях Стефания молодая и счастливая. Машет рукой, стоя на балконе дома, принадлежавшего ее родителям, того самого, в котором теперь у нее двухкомнатная квартирка, бывшая дворницкая. А вот еще раньше: десятилетняя Стефания в темной амазонке оседлала небольшого коня и победно улыбается, салютуя хлыстиком, а рядом с ней, на гнедом жеребце, подросток Габриэль смотрит куда-то поверх головы фотографа.
И самый любимый снимок Габрыси: Стефания с родителями и старшими родственниками на дворе прекрасного дома. Это вилла «Ягодка», названная так в честь бабушки Стефании. Ее Стефан и Ягода Марывильские получили в качестве свадебного подарка. Место дивных воспоминаний. Место утраченного детства.
Тетя говорила о «Ягодке» с такой же теплотой и грустью, с какой вспоминала своего мужа.
Самым большим и заветным желанием Габрыси, помимо желания «быть как все», было желание найти либо эту виллу «Ягодка», либо Габриэля, а еще лучше – и дом, и мужчину сразу.
И на самом деле первое – найти дом – исполнить было бы не так трудно, ведь не мог же он взять и просто испариться и исчезнуть с лица земли. Если бы только тетя захотела сказать, в каком месте он находился. А она, по непонятным для Габрыси причинам, хранила это в глубокой тайне. И всегда в ответ на Габрысины просьбы следовал один и тот же ответ:
– Я не хочу смотреть на руины моего детства…
– Но, тетя, – каждый раз начинала убеждать ее Габриэла, – ведь «Ягодка» может находиться и в отличном состоянии, может быть отреставрирована, стоит себе беленькая и прекрасная, как на тех фотографиях.
