Ознакомительная версия.
– Вообще-то не велено, – сказала та, понизив голос и тоже остановившись.
– Это почему? – требовала разъяснений Женька.
– Чтоб не нарушать моральный климат.
– Он у меня и так нарушен.
– Ладно, – вздохнула Галина, поправив высокий белый колпак. – С Наташкой нашей беда, вот в чем дело. Но ты ее все равно не знаешь.
– Ваша девчонка с саркомой? – ужаснулась Женька. – Которую столько лет лечили?
– Да, – неохотно подтвердила медсестра. – Наши все в шоке. Она нам как родная. Всем кагалом от смерти оттаскивали – у нее ведь даже родственников не было. Детдомовка. И обидно до смерти.
– Почему? – невпопад спросила Грекова.
– Она не должна была рожать, – объяснила Галина. – Это фактор риска. А главное – два года не появлялась на обследования. А должна была раз в квартал. И там такое повырастало… Только я не должна была тебе говорить, слышишь?
– Почему?
– Во-первых, это тебе на нервы может подействовать. А во-вторых, вы с ней будете в одной палате, – перечислила Галина причины, по которым она не должна была рассказывать Женьке то, что уже ей рассказала.
– Ладно, – отмахнулась Грекова. – Ты мне ничего и не рассказывала. Пошли в приемное отделение меня прописывать.
Потом Женькино больничное время полетело с обычной для таких мест парадоксальностью: одновременно неторопливостью и – быстротой, когда вечер сменяет утро так, что и оглянуться не успеваешь.
В приемный покой – оформить документы. Потом – в палату, в которой к моменту ее прихода было пусто, хотя вторая кровать была разобрана – видно, Наташку куда-то таскали по медицинским нуждам.
Потом снова к узисту – сначала посидев в очереди. Потом – на совсем непонятные и, видно, очень дорогие диагностические аппараты.
Кстати, Женьку уже просветили насчет всего этого великолепия: и мраморных полов, и двухместных палат, и компьютерных томографов. Конечно, у всякого благополучия, как, впрочем, и у любой разрухи, имелись и имя, и фамилия.
В данном случае это был доктор. Хирург. Веселый полный мужик, раньше кудрявый, а теперь уже скорее седо-лысый. И последние многие годы – главврач, причем выборный, то есть получивший мандат не только от своего начальства, но и от всего огромного коллектива.
Все годы развала и разорения бывшего советского здравоохранения этот человек строил и усиливал свою больницу, в которой, можно сказать, и жил. Или ради которой жил.
Какими путями он добивался своего, история умалчивает. Хотя, видимо, разными, ибо неприятностей имел достаточно по всем ведомствам. Причем неприятностей серьезных – он ведь не только сам не воровал – это было бы полбеды, – но и не давал воровать высокому начальству. По крайней мере, в своей «вотчине».
В другие больницы можно было впихнуть технику от «нужных» фирм по десятикратной цене и с половинным «откатом» – не зря же должность главврача самого занюханного стационара стоит очень больших денег.
В эту – нет.
Конечно, такая любовь к профессии была порой напрямую опасна. Хотя главврач себя героем никогда не ощущал: просто подобный стиль жизни был для него самого максимально комфортен.
До фатальных проблем дело, к счастью, не дошло: слишком многим сильным мира сего – или их близким – помогли в этих стенах. Так что когда прижимали не по-детски, было кому заступиться.
В итоге и получилась такая вот несоветская больница с хромом, мрамором, суперсовременными операционными и диагностическим оборудованием.
Да, много чего узнала Женька, погуляв по больничным коридорам. И времени на это тоже ушло немало.
Вернулась в палату только после обеда. И, наконец, увидела свою знаменитую соседку.
Та сидела на кровати и уплетала вкуснейший – наверняка не самый полезный для нее – бутерброд: на черном хлебе возлежали густо поперченная селедочка, кусочки белого лука и еще какие-то острые приправы.
– А разве можно? – попробовала остановить эти ужасы Женька. Ей уже рассказали в подробностях про новые локализации Наташкиного рака.
– А мне теперь все можно, – рассмеялась рыжеволосая девица. – И потом, когда «химией» травить начнут, будет точно не до еды.
Глаза у Наташки были красные, но Женька голову могла дать на отсечение, что страха в этих глазах не было.
– Я уже свое отбоялась, – как бы отвечая на незаданный вопрос, спокойно сказала Наташка. – И на жизнь я не в обиде, даже если через месяц – капец.
– Что ж ты такое говоришь? – возмутилась Грекова. – Ты в зеркало на себя погляди.
– Зеркало врет, – сразу теряя веселость, сказала та. – А от «химии» я, может, откажусь.
– Как это откажешься?
– Доживу как здоровый человек.
Женька молчала, не зная, как себя вести.
В дверь палаты постучали.
– Войдите, – сказала Грекова.
Вошел мужчина, совсем еще молодой, с по-юношески розовыми щеками и двух-трехлетним мальчишкой на руках.
Наташка взметнулась с кровати и, как маленькая буря, пролетела к любимым, еще на ходу начав их обоих целовать.
Поднялись такие возня и смех, что Грековой даже страшно стало: ведь сейчас они всё вспомнят!
Но никто, видимо, ничего не вспоминал. Наташка то тискала льнувшего к ней детеныша, то смотрела на мужа, не выпуская его руку из своей. И так на него смотрела, что Женька сама ей предложила:
– Может, я пока погуляю с малышом? Чтоб он больничным воздухом не дышал. – Здесь с выходом в больничный парк было совсем не строго.
– А вам не трудно? – счастливо переспросила Наташка и обняла парня, еще за Грековой дверь не закрылась.
Лучше бы закрылась.
Потому что Женька все-таки успела услышать Наташкин всхлип…
Егор с утра был в приподнятом настроении.
Неужели и в самом деле удастся встретить этот Новый год без ужасов? Еще вчера Греков бы даже мечтать об этом не решился – чтоб не сглазить.
А сегодня, похоже, можно. По крайней мере – мечтать.
Женькины шансы резко выросли – это раз. Пожалуй, даже не просто выросли – ситуация коренным образом поменялась.
Позавчера ей сделали лапароскопию. Проще говоря, заглянули в живот. О результатах Грекову рассказывал ее лечащий врач, Воробьев. Он для Женьки теперь – вместо бога, что начинает вызывать у Грекова чувство, слегка напоминающее ревность.
Ну да бог с ним, сам себя остановил Греков. Пусть хоть целуются там в палатах.
Или нет, это все-таки раздражает. Пусть не целуются. Хотя, если честно, какая может быть у него ревность к Женьке, в то время как он сам сразу с двумя не может определиться?
Вот ведь жизнь!
Так вот что рассказал Воробьев. В Женькиной красивой груди – действительно рак. Не самый опасный, но совсем безопасных злокачественных опухолей не существует. Потому они и называются – злокачественные. Их главное качество – зло.
Ознакомительная версия.
