Ознакомительная версия.
Грекову оставалось только смущенно поблагодарить недавно им же обруганного босса. Трубку Егор положил почти счастливый – он вдруг понял, как чудовищно устал бояться за Лешку. Когда тот жил с Женькой вдалеке, не на глазах, этого чувства не было.
А чувство-то препоганое. Все равно что постоянно видеть на коленях у своего ребенка кобру, не мочь ее прогнать и при этом не иметь противоядия.
Теперь у него такое противоядие есть.
Солнечный луч коснулся лица, и спавшая у окна двухместной палаты Грекова проснулась.
Уже почти неделю она здесь, в этой больнице, и в самом деле похожей на дворец. «Еще бы население поменять, – усмехнулась про себя Женька. – Чтоб не стонало по ночам, не мучилось от болей и еще больше – от страха перед будущим. Вообще бы цены не было этому месту».
Днем, после обеда, она покидала свое комфортабельное жилище, надевала припрятанную, не сданную кастелянше шубу – здесь, с учетом тяжести диагнозов, не слишком злобствовали с режимом – и уходила в больничный парк, который более походил на лес. Даже белку своими глазами видела. А ведь сначала не поверила, когда другие больные ей об этом рассказывали.
Она, пожалуй, единственная – из тех, кого вместе с ней положили, – которую пока не прооперировали, не облучили или не накачали «химией»: в этой больнице ценят «койко-время», просто так не поваляешься.
Но у нее особый случай. Ей еще лапароскопию делали – а это под общим наркозом. И бесчисленно просвечивали на хитрых, компьютеризованных по уши рентген-аппаратах – искали метастазы.
В итоге пришли к выводу, что, кроме рака молочной железы («Всего-то ничего», – опять ухмыльнулась Грекова), у нее больше проблем нет.
И вот на сегодня назначена операция, которую Женька и ждет, и боится. Она уже даже будущую грудь свою видела – в объемной 3D-проекции – на мониторе компьютера. Физически же ее создадут тонкие, сильные и чуткие пальцы доктора Воробьева. Не из ничего, конечно, а из сохраненной в результате щадящей операции верхней мышцы и кусков собственного Женькиного тела, взятых из других, не тронутых болезнью мест. Ну и силикон, возможно, пойдет в ход. В другое время Грекова бы сдохла, а не стала бы вставлять себе в грудь пластмассу, но здесь случай особый.
Рядом застонала и завозилась Наташка.
Это вторая пациентка, с которой медики целую неделю ничего не делали.
Она, как и обещала, категорически отказалась от химиотерапии, а операцию ей и не предлагали.
Первые дни Наталья жила как в санатории: весело трепалась с персоналом, который знала поголовно, с аппетитом ела в столовой, потом с Грековой еще чай в палате пила. И, конечно, в кайф обнималась с мужем и сыном – те приезжали к ней ежедневно. Грекова по их приезде по-прежнему гуляла по парку с мальчишкой, замечательный оказался пацан, за что получала весело-благодарный взгляд Наташки и смущенно-благодарный – ее такого же молодого мужа.
Дня через три Грекова даже решила, что врачи ошиблись, столь мрачно расписав Наташкино будущее. Ну и что здесь такого? Они и ей поначалу пообещали много нехорошего. И слава богу, обошлось.
Может, и здесь обойдется?
Однако на ее попытки поговорить об этом – она действительно переживала за девчонку – доктор Воробьев только мрачнел и разговор не поддерживал. Высказался лишь однажды – и то потому, что Женька его достала. Его высказывание снова ошарашило Женьку.
Наташкина смерть, по предсказанию доктора Воробьева, была не то что не за горами, она была вообще рядом – вопрос считаных месяцев, а может, недель.
И еще доктор предложил Женьке переехать в другой блок, благо ее уже начали готовить к операции. Чтоб Наташкин близкий уход не подействовал на нее отрицательно.
Женька отказалась: почему-то она решила, что это будет нечестно перед Наташкой. И еще, наверное, потому, что, несмотря на все научные резоны, все-таки не могла поверить врачам – уж слишком цветуще выглядела ее веселая сопалатница.
Хотя в последнее время, пожалуй, менее цветуще, чем раньше, вдруг оценила Грекова. Например, вчера, когда она, как обычно, предложила погулять с ее сыном, женщина отказалась.
Так они и просидели не меньше двух часов: Наташка – на боку, полулежа, на своей кровати, угнездив к теплому животу в байковом халатике мальчонку, а Виктор, ее муж, – на стуле напротив. Просто сидели, абсолютно молча, только за руки держались.
Женька, когда вернулась в палату, не могла и смотреть в сторону Наташки: в голове звучали слова доктора Воробьева.
Но к вечеру Наташка вновь разошлась и даже пошла на празднование дня рождения одной из палатных сестер – она знала тут всех, и все знали ее. Вернулась поздно, на вопрос Грековой, как себя чувствует, ответила, что нормально. А потом, совершенно не к месту, вдруг сказала, что ни о чем не жалеет. Мол, жалко только, что так недолго.
И, как в первый свой день в больнице, услышала Женька сдавленный Наташкин всхлип.
Солнце тем временем совсем разошлось. Надо было вставать, скоро завтрак.
– Наташ, ты как себя чувствуешь? – спросила соседку Грекова.
Наташка не ответила.
– Наталья! – погромче позвала ее Женька. И, уже понимая, в чем дело, прыжком сбросила себя с кровати.
Нет, Наташка была жива. Если можно было назвать жизнью ее нынешнее состояние. Она была без сознания, тяжело дышала, время от времени тихо постанывала. Такое ощущение, что плохо было уже не ей, а остаткам ее бренной оболочки.
На Женькин зов прибежала сначала палатная медсестра, потом – Воробьев. А потом палата стала как проходной двор: все время кто-то в белом заходил и кто-то в белом выходил. Надолго не задерживался ни один.
Правда, Воробьев заходил уже раза четыре. Женька его сначала не трогала – он и так чуть не плакал, – потом не выдержала, спросила: почему никто ничего не предпринимает? Неужели нельзя облегчить хотя бы ее страдания – Наташка стонала все чаще и протяжнее, по-прежнему не приходя в себя.
– Все, что можно, уже предпринято, – сухо ответил хирург. И, смягчая ответ, взял Женьку за руку: – Давайте вас все-таки отсюда переведем.
– Я останусь, – сказала Женька. Странно, но Воробьев настаивать не стал.
К обеду дыхание умирающей – а это уже понимали все, даже Грекова – стало отрывистым и спутанным, глаза время от времени закатывались кверху, она по-прежнему никого не узнавала и в себя не приходила. Между губ справа появилась тоненькая струйка темной крови. Ее вытирали салфеткой, но через несколько минут она вытекала снова.
Женьку никто не гнал, Грекова оставалась в палате на своей койке, не в силах уйти от умирающего человека.
Ознакомительная версия.
