Пич представляла, что бы она могла делать, если бы была дома, во Флориде, с мамой. Леонора сказала ей, что когда здесь, во Франции, день, то дома уже ночь. Мама, должно быть, спит. Может быть, видит ее во сне. Но это было так давно, вдруг она забыла свою дочку?
Пич быстро села. Конечно, мама не забыла ее, глупенькая, зачем она думает об этом. Бабушка рассказывала ей, что когда пришлось отправить Эмилию в Бразилию, совсем маленьким ребенком, она никогда не забывала о ней и думала каждую свободную минуту. Матери никогда не забывают своих детей, ободряла она Пич. Правая нога ее по-прежнему в стальной подпорке, было жарко и неудобно, и. Пич зло глянула на кожаные ремни. «Дерьмо. Дерьмовая вещь». Наклонившись вперед, она яростно расстегнула крепления. Свобода! Пич тщательно осмотрела ногу. Правая нога выглядела не так уж плохо, просто была немного тоньше. Она занималась упражнениями каждый день и плавала утром, перед тем как ехать в школу в Монте-Карло, и сразу, как только приезжала домой вечером. И это было самой лучшей частью дня!
Пич бросала портфель на пол, снимала круглую соломенную шляпку и вместо школьной формы натягивала свой хлопчатобумажный купальный костюм. Затем спешила на пляж, вниз, и торопилась настолько, насколько позволяло крепление на ноге, шагая немного боком — походкой, которая выработалась за последние два года. А потом, освободившись из плена крепления, она плавала на спине в чистой воде моря, распустив свои длинные волосы, которые прохладной волной струились за ней! Через несколько минут Пич поворачивалась и плыла, рассекая воду сильными руками, и это ощущение силы, пока она плыла, опьяняло ее.
Подняв крепление, Пич внимательно осмотрела его. Она могла поклясться, что человек, сделавший его, не имел детей. Если бы они у него были, он, конечно, использовал бы красивую красную кожу, или розовую, или просто хорошенькие ленточки. Она сказала бабушке, что хочет выбросить их в Море, но бабушка не разрешила.
Пич, не отрываясь, смотрела на море, такое синее, такое спокойное. Она видела усыпанную гравием дорожку, огибавшую косу Сен-Хоспис, там отлогий спуск скал погружался в море, и вода была ультрамариновой. Превосходное место.
Встать на ноги без помощи приспособления оказалось не так просто, сначала она встала на колени и уперлась руками, затем ухватилась за ветку и поднялась. И дорога, по которой Пич поднималась час назад, показалась неожиданно крутой. Осторожно, как бы пробуя вес своего тела, она встала на правую ногу. Колено немного подогнулось, но Пич обеими ногами стояла на земле. Дальше — больше. Она с сомнением посмотрела на приспособление, которое лежало на выжженной траве. Его можно надеть в любую, минуту. Но нет. Она никогда, никогда больше не наденет эту дерьмовую штуку. Держа приспособление за уродливые кожаные крепления, Пич попробовала шагнуть по узенькой каменной тропинке. Левая нога поехала на зыбких камешках, и ноги опять дрогнули. Пич прикусила губу, чувствуя струйку пота на спине под рубашкой. Ветер донес обрывки музыки и смеха, и она зло взглянула в сторону бассейна. Этот ненавистный фон Штайнхольц, должно быть, там. И этот еще-более отвратительный Уолкер Крюгер, который пытался приказывать и руководить работой отеля. Ну, ничего, женщины из семьи де Курмон сильные. Их не одолеть.
Полукарабкаясь, полускользя, с оцарапанными, сбитыми в кровь ногами, она спустилась к подножию горы. Заставляя себя давать одинаковую нагрузку и правой, и левой ноге, Пич шла, хромая, по дорожке, которая вела вокруг мыса. Дойдя до края скалы, она с презрением посмотрела на приспособление для ходьбы и бросила его со скалы. Заходящее солнце последний раз сверкнуло на стальном кольце, вода приняла его с тихим всплеском. Подняв руки над головой, Пич победно крикнула. Эта паршивая вещь утонула, и никогда, никогда снова она не наденет ее.
За последние полчаса Энрико Гарсиа прикурил четвертую сигарету и нервно посмотрел на часы. Одним из достоинств Лоис было то, что она всегда непредсказуема. Он дал ей еще пять минут, а потом решил позвонить. Отпив кофе, Энрико поморщился — слишком резкий, и задумался, был ли кофе в Барселоне таким же на вкус, как прежде, каким он его помнил.
Лоис скользнула на стул рядом с ним, в том маленьком баре на Центральном рынке, где они впервые встретились.
— Мне нужно выпить, — нервно сказала она. Энрико помешивал кофе, он принимался уже за четвертую чашку.
— Очень плохо, — проговорил он, — сухой закон.
— Черт! О, черт! — Лоис забыла, что три дня в неделю продажа алкоголя запрещена, и это досадное разочарование заставило ее заплакать.
Он подумал, что ее внешний вид и ее реакция на отсутствие спиртного были нехорошим признаком.
— Живя в объятиях роскоши с нацистским боссом, ты начинаешь портиться, — сказал он, подавая знак содержателю ресторанчика.
— Энрико, сейчас я действительно испугана. — Буфетчик ПОСТУПИЛ перед ней маленькую кофейную чашечку, наполненную бренди.
— Экстренный случай, — прошептал он.
— Мы все боимся, Лоис. Ты привыкнешь. — Энрико заметил, что ее руки, когда она поднимала чашку, дрожали.
— Ты не понимаешь, ничего не понимаешь. — Лоис уставилась в пустую чашку. — Я боюсь каждый раз, когда Карл смотрит на меня, оценивая, как призовую скаковую лошадь, чьи данные не совсем соответствуют его ожиданиям, ее цене, которую он заплатил. Я боюсь каждый раз, когда он дотрагивается до меня — физически боюсь. Карл — садист, он любит причинять боль. О, пока ничего не было такого, чего я не могла бы выдержать, и, может быть, это даже доставляет мне удовольствие, — горько добавила она. — Боже, ты не знаешь, как я презираю себя потом.
Энрико зажег еще одну сигарету, отгоняя едкий дым.
— Я могу справиться с остальным, — сказала Лоис, и слезы заструились по ее лицу. — Я могу щеголять в самой шикарной одежде и убеждать себя, что не замечаю презрения людей. Я могу ездить по Парижу в собственной машине с шофером и есть самые изысканные кушанья в «Рице», в то время, как другие не имеют ничего, ношу драгоценности, которые, вероятно, изъяты у какой-нибудь чудесной французской семьи. Я могу улыбаться, когда Карл обнимает меня на людях, смеюсь, когда при мне ведутся непристойные разговоры, веду себя как хозяйка и поставляю девочек для его гостей. Я сдерживаюсь, когда он ласкает мне грудь в театре или ресторане, убеждаясь, что все понимают, кто я есть и что он владеет мной. Я только говорю, что в следующий раз возьму нож и убью его.
Ее светлые волосы были стянуты сзади голубым шарфом, на Лоис не было и следа косметики. Она выглядела шестнадцатилетней школьницей. Энрико был поражен, увидев ее в такой необузданной ненависти. Лоис всегда играла роль жестокой, самонадеянной, маленькой богатой девочки, которая не заботится о том, кто что подумает, живя одним днем. Жизнь всегда принимала ее условия.
