И она начала учиться жить заново. До этого она, собственно, толком и не жила. В её жизни была только одна настоящая страсть — танец. Танцевать она начала раньше, чем ходить — так говорила потом её мама. Балету были отданы почти двадцать лет её жизни, а это значило — каторжный труд, железная дисциплина, постоянное преодоление боли и отказ от всего, что не служило главному — танцу.
Ника довольно быстро выучила язык, адаптировалась и, главное, полюбила своего замечательного мужа, который спас ее. И жила… жила…
Единственно, чему она не научилась, это быть счастливой.
А где это, собственно, записано, что кто-то должен прожить жизнь обязательно счастливо? Может, кто-нибудь когда-нибудь заключал контракт с самой судьбой?
ххх
— Знаешь, — сказал Арсений (при этом вид у него был отчаянный), — я тебя так любил, что мне даже не важно было, что тебя не было рядом. В этом возрасте воображение гораздо сильнее реальности.
Нике поначалу казалось, что она просто забавляется, рассматривая и слушая этого молодого человека, в которого превратился тщедушный неуклюжий мальчик. Но она почти физически ощущала, что и в ней засела эта заноза узнавания, тревожащая сердце. И ей вдруг ужасно захотелось в этот момент выглядеть неотразимопривлекательной и стать хотя бы на десять лет моложе.
Так они разговаривали какое-то время, забыв обо всём на свете и заглядывая друг другу в глаза. А потом вдруг замолчали одновременно, взявшись, как школьники, за руки и улыбаясь неизвестно чему. И мир в этот момент рождался для них заново каждое мгновение.
Когда, через некоторое время, они вновь обрели дар речи, они оба были уже другими людьми. Встретившимися. Узнавшими. Обретшими. Из двух блуждающих частиц превратившимися в одно целое, законченное и совершенное.
Нику встречал Робин.
— Познакомьтесь, — сказала она мужу, — это мой бывший ученик.
— Очень приятно, — сказал Робин, вежливо улыбнувшись. — Где вы танцуете?
— В основном, на бирже, — хмыкнул Арсений.
— Вас подвезти? — предложил Робин.
— Спасибо, меня ждёт машина, — с сожалением сказал Арсений.
Они попрощались и разошлись, стараясь не оборачиваться. И только сев в машину и выехав из аэропорта, Арсений сообразил, что не взял никаких Никиных координат.
— Паскаль, — сказал он шофёру, — поезжай за машиной!
— За какой, шеф?
Арсений растерянно огляделся и понял, что не знает, ни какая у них машина, ни даже Никиной фамилии. А муж представился просто Робином.
— Ч… чёрт!!! — сказал он сам себе. — Всё равно найду!
— Найдёте, шеф, такого не было, чтобы вы чего не нашли, если хотите, — сказал Паскаль.
Из чего Арсений сделал вывод, что говорил вслух.
Весь последующий день и всю ночь он думал только о Нике — жадно, фанатически, недоверчиво и противоречиво, — как дети думают об обещанном им чуде. Он абсолютно точно знал, что должен немедленно её разыскать, но при этом точно так же знал, чувствовал, что это случится, произойдёт, что это неминуемо.
Ведь когда Его Величество Провидение чего-нибудь захочет, то оно неумолимо, и не преминёт подстраховаться.
Арсений не успел даже начать поиски, как оно организовало всё само.
3
Никакого пира на свой «последний» юбилей Ксения решила не устраивать. Она умудрилась поссориться со своим Саша́ незадолго до дня рождения и объявила мне, что будет девичник.
— Ты, я и Ника, больше никого не хочу видеть.
— А Арсик? — удивилась я.
— Ну, конечно, Арсик — это моё второе я. Мой единственный постоянный мужчина. К сожалению, такого как он, я в своей жизни так никогда и не встретила, — тяжело вздохнув, сказала она. — Только он один меня по-настоящему любит и понимает. По сравнению с ним все остальные — сборище посредственностей и зануд.
Последняя фраза явно относилась к Саша́, которого, по неизвестным мне причинам, она последнее время обвиняла в занудстве. На её языке это, скорее всего, означало, что ему что-то не нравилось в Ксенькином поведении и он, видимо, — это высказал, а может даже попытался скорректировать. Ксения же, наверняка чуя за собой какой-то промах, отказывалась в этом признаться. В том числе и самой себе. Я всегда поражалась её умению не копаться в себе и с порога отметать все претензии в свой адрес. Нужно отдать ей должное, она и в других не копалась. Смело брала то, что предлагала ей жизнь, без всяких претензий улучшить человеческую породу.
Сына своего она держала за удачливого плейбоя, одарённого, благодаря хорошим генам, от рождения и обладающего, к тому же, всеми главными мужскими достоинствами, как то — умением зарабатывать деньги, мощной харизмой и абсолютной вирильностью. Но главным его достоинством, на её взгляд, был лёгкий характер. Он никогда в жизни её «не амердировал», как она говорила, и, в отличии от других детей, доставлял только радость. Словом, в нём объединились все те качества, которые она всю жизнь безуспешно искала в каждой мужской особи, претендовавшей на партнёрство.
К тому же, она была уверена, что он её боготворит и что это на всю жизнь. Так что никаких соперниц можно не бояться. Благодаря ему она чувствовала себя гораздо увереннее в своём главном качестве — женском.
Ей, действительно, можно было позавидовать, редкая мать могла похвастать тем же.
ххх
Она выбрала, пожалуй, самый известный, старейший в Париже ресторан, описанный во всех путеводителях, как туристических, так и специализированных — «Tour d’Argent», славившийся своей изысканной кухней и богатейшими подвалами (а также и ценами). Он кораблём возвышается на набережной Сены, и из зала, находящегося на третьем этаже, открывается потрясающий вид на Собор Парижской Богоматери, остров Cite и вереницу мостов.
— Арсик сказал, что это будет его подарок, — уточнила она. — Гулять, так гулять!
«Случайности — это всего лишь шрамы судьбы», — прочту я гораздо позже в Никиных блокнотах.
Судьба в этот раз, в лице ничего не подозревающей Ксении, позаботилась о соответствующих декорациях для оперного пролога своей будущей драмы.
Мы сидели втроём за самым востребованным столиком — на самом носу корабля, нависающим над набережной — и открыточный, застывший в веках вид дополнялся разноцветными гирляндами огней ползающих по Сене bateau-mouche с туристами на борту, которым их гиды рассказывали, в том числе, и про ресторан, в котором мы сейчас сидели.
Ника немного запаздывала, и не говоря Арсению, кого мы ждём (она собиралась сделать ему сюрприз), мы в ожидании распивали шампанское за Арсикины успехи (он продал сразу четверых своих «детишек» на последнем авиасалоне) и болтали. Арсений просил Ксеньку, кроме бюро, подыскать ему также приличную квартирку на Левом берегу.
— Зачем тебе квартира, — удивлялась она, — ты же всегда у меня останавливаешься, — у меня места на роту солдат.
— Я уже большой мальчик, хочу жить отдельно, — отшучивался он.
— Ты живёшь отдельно всю жизнь, с восьми лет, мы с тобой и так редко видимся.
— Теперь будем гораздо чаще. Похоже, я буду проводить в Париже намного больше времени.
— Ура! — Ксения подняла бокал, — я пойду к тебе на работу!
— Интересно, в каком качестве?
— В качестве матери президента компании.
— Нужно будет ввести такую должность, — захохотал Арсений.
— Тебе надо открыть своё представительство в Москве — все деньги, говорят, сейчас там, — попробовала дать ему совет Ксения.
— Ну, положим, не все. И, потом, как говорил ещё Лесков, в России легче найти святого, чем просто честного человека. А святые бизнесом не занимаются.
К моей огромной радости за эту неделю перемена в его настроении случилась разительная. Он находился в состоянии какой-то радостной приподнятости, смеялся, острил и сиял глазами. Я отнесла это к его успехам в делах и подумала, что, раз он умеет так радоваться своим финансовым победам, значит его отчаяние не так глубоко и тоска не так уж крепко держит его за горло, как мне показалось всего неделю назад, в Кабуре.
