Тамара Кандала
Как вам живется В Париже
КАК ВАМ ЖИВЕТСЯ В ПАРИЖЕ
«Нет повести печальнее на свете…»
В. Шекспир
«Если хочешь быть нормальным — иди в стадо…»
А. Чехов
Есть истории, которые начинаются как водевиль, а кончаются как греческая трагедия.
«Никогда не знаешь, что тебя ждёт за ближайшим углом — проститутка или судьба», — говорила Графиня.
Когда, по прошествии времени, можно позволить себе взглянуть на все события и их участников отстраненным взглядом, отчётливо понимаешь, насколько ничего ни от кого не зависело и как эта самая судьба-кукловод, дождавшаяся тебя за этим самым углом, забавлялась, дёргая за ниточки своих героев-марионеток.
ПАРИЖ
1
Мы сидели с Ксенькой на залитой солнцем террасе нашего любимого кафе «Croix Rouge» в районе Сен-Жермен, в самом сердце картье «гош — кавиар», как его называли сами французы — любимый «рандиссманн» богатых левых интеллектуалов, преуспевающих артистов, художников и диссиденствующих консерваторов. Прямо напротив возвышался сезаровский «Кентавр» — бронзовая статуя недавно почившего знаменитого скульптора, в которой он воспевал мужскую силу своего учителя, Пикассо. Олицетворением этой силы служили две пары внушительных размеров чугунных гениталий, спереди и сзади, которыми он снабдил фигуру рыцаря-кентавра.
Мы пили холодное пенящееся пиво, заедали его зелёными оливками, начинёнными анчоусами, и солёным миндалём, и обсуждали, каким образом некие шутники умудрились нацепить использованный презерватив на самую головку переднего члена коня. Технически это было достаточно сложно, так как находился он на высоте примерно двух с половиной метров и дотянуться до него было дано не всякому.
— Это же надо было, по крайней мере, встать на плечи друг другу, — рассуждала Ксения, — и при этом ещё не разлить содержимое.
— Для этого надо было ещё иметь при себе эту штуку, совсем недавно использованную, — удивлялась я.
— Или попользоваться ею непосредственно на месте, под Кентавром, — предположила Ксенька.
Официант, который знал нас обеих в лицо в силу частого посещения этого места (это было наше обычное место свиданий), поняв, несмотря на русскую речь, что мы обсуждаем, с удовольствием объяснил нам, что какие-то остроумцы проделывают это регулярно.
— Эта штука висит там по нескольку дней, пока старушка, чьи окна напротив, видимо блюстительница нравственности, не вызывает пожарных, чтобы снять «эту гадость», — пояснил он.
— Представляете, — сказала Ксенька, — цель жизни — регулярно цеплять презерватив на конский член!
— А что, цель как цель, — философски заметил седой гарсон, — не хуже других. По крайней мере, вреда от этого никому нет — это тебе не бомбы в метро подкладывать. И бабульке развлечение. Она на эту «гадость» подолгу смотрит, прежде чем вызвать пожарных, — видимо, это ей о чём-то напоминает.
Парижские официанты любят пофилософствовать с клиентом — это, как правило, входит в стоимость чаевых.
Деревья на площади с тем же названием, что и кафе, теряли свою последнюю листву. Пронизанные солнцем в эти последние дни Индийского лета (так французы называют Бабье лето) они цеплялись за свои последние листочки, не желая оставаться голыми на противную долгую зиму. Я их понимала и сочувствовала от всей души.
В этот неправдоподобно прекрасный осенний день мы с Ксенькой наслаждались последними, а оттого ещё более ценными лучами тёплого солнца, холодным пивом и беспечным трёпом. А также предавались нашему самому любимому занятию — обсуждению прохожих, человеческих типов, дефилирующих перед нашим, как нам казалось, проницательным взором.
Мимо, сияя своим знаменитым рыжим каре, прошла Соня Рикель, чей бутик находился за углом. Её горбоносый профиль и впалые щёки напомнили нам молодую Анну Ахматову, наверняка гулявшую здесь когда-то, под руку с Модильяни.
Наискосок от того места, где мы сидели, на углу улицы Севр и бульвара Распай, находился знаменитый арт-нувошный отель «Лютеция», в котором немцы во время войны устроили свою комендатуру. Теперь бар и ресторан этого отеля стали любимым местом встречи всего левобережного бомонда. Сейчас как раз было время аперитива и вся эта джет-сеттовская публика дефилировала туда-сюда.
За соседний с нами столик уселся Марк Леви, один из самых раскупаемых на сегодняшний день французский писатель, умудрившийся продать права на свой первый, очень удачный роман самому Спилбергу в Голливуд. Его интеллектуальное лицо обрамляла модная трёхдневная щетина. Он был со своим сыном-подростком.
Ксенька сразу подтянулась, выпрямила спину и сделала «стойку». Соблазнять его она, конечно, не собиралась — реакция была чисто инстинктивная (хотя о нём было известно, что он в данный момент не женат).
— Господи, как хорошо-то, — сказала Ксения, потянувшись по-кошачьи, — живём себе тут как настоящие парижанки и в ус не дуем.
Она умела наслаждаться моментом как никто, моя Ксения, и реалии жизни были для неё в этом не помехой. Я ужасно завидовала этому её качеству — мне этого было не дано. Меня постоянно что-то глодало и мучило, если не явно, то подспудно.
Вот и сейчас, глядя на мальчика-подростка, я думала о своей дочери примерно этого же возраста, изводившей меня последнее время бесконечными баталиями по любому поводу.
ххх
Иногда мне казалось, что я понимаю, в чём заключается моя проблема в отношениях с жизнью и людьми. Мне свойственно наделять последних неким имиджем, законченным образом, который рождается исключительно в моей голове и никакого отношения к действительности не имеет. Я водружаю над их головой «нимб», ореол из воображаемых достоинств, которых, скорее всего, не хватает мне самой и о которых я начиталась в детстве в сказках. К тому же, потом я требую, чтобы объекты моей любви, или даже просто симпатии, этому образу соответствовали и несли его как крест. Можно представить, какое количество разочарований приходилось испытывать мне на каждом шагу. Живой объект моего псевдо-романтического воображения на «имидж» плевал, вёл себя как ни попадя, и «нимб» всё время сползал с его головы, норовя грохнуться оземь и разбиться. Я упрямо водружала его на прежнее место — он опять кренился, терял равновесие, тускнел и ржавел, порой прямо на глазах.
Когда я поделилась этими своими размышлениями с Ксенькой, она сказала, употребив, как всегда к месту, ненормативную лексику:
— Это точно! Вечно ты при… ваешься к дубу, почему он не берёза, а к берёзе, почему она не роза. Будь проще. А то со своим максимализмом всех вокруг себя распугаешь. Ты своими запросами сжигаешь за собой все мосты.
Терпимость и снисходительность — эти два слова должны стать девизом моей жизни. Должны, но как-то не могут. Как научиться этому? Где взять силы? Вместо этого я всё время в протесте. И это отравляет жизнь мне и моему окружению. Если перечислить всё, что я не выношу, физически и рассудком, можно составить целый справочник. Но другие ведь живут с этим. И ничего! Они, что, глупее? Аморальней? Или просто терпимее и снисходительней? А значит, более развиты душой? Или менее? И где она — граница терпимости? (Дом терпимости, например, не это ли кульминация?) И кому это дано, быть терпимым? Святым или безразличным? Умным или безмозглым? Известно, что равнодушие гораздо полезнее для организма, чем страсти. Эгоисты гораздо здоровее пассионариев. И от этих самых пассионариев одни неприятности — революции, диктатуры, разводы, брошенные дети. Где же разумный компромисс? Золотое сечение?!
