— …давно говорила, что она чокнутая. Это ж надо додуматься — смоталась и дверь нараспашку!
— Больная на всю голову. Насть, проверь сумки — всё на месте? И атлас этот чёртов, где он — вдруг спёрла?
Никита стоит перед ними босой, с голым торсом, наощупь затягивает ремень.
— Вы бы поаккуратней выражались, дамы, — сталь во взгляде, едкое презрение в хриплом голосе. — Я свою девушку оскорблять не позволю.
VI
Он полностью оградит её от язвительных нападок однокурсниц.
На лекциях Милка теперь сидит между ним и Артёмом на одной из задних парт, а Олеська демонстративно занимает первый ряд одна.
Милка так и не захочет объяснить, что с ней произошло тогда, а Никита не станет спрашивать.
Отношения их сложатся странно, негладко, не слишком понятно со стороны. Они то неделями будут жить у неё дома, пока Милкина мама в очередной раз не поднимет крик из-за невымытых чашек, то станут сутками пропадать в общаге.
Почти все вечера Милка станет проводить в комнате парней, устроившись на кровати с ноутбуком, поджав ноги. Будет слушать типичные мужские разговоры, многого сначала не понимая, но впитывая, как губка. Будет ловить скользящие взгляды, осторожно и ласково улыбаясь всем подряд.
Никита впустит её в свою жизнь, а Милка будет готова на всё, лишь бы быть рядом с ним. Она притащит ему все свои лекции за полтора года, напишет с ним курсовик и заставит сдать все долги по лабораторным. Молча удивится, когда узнает, что он забросил спорт, и тогда он, смеясь над самим собой, начнёт элементарные утренние тренировки. Весной каким-то секретным средством она полностью выведет тараканов на их этаже, чем окончательно очарует комендантшу, и та будет закрывать глаза на Милкины ночёвки.
Постепенно, уже ближе к лету, соседи Никиты станут доверять ей, внимательной, немногословной, всякие «страшные тайны», будут объяснять «мужскую логику», научат играть в карты, разделывать зайца и готовить плов, а ещё — пить водку и даже курить (ей, кстати, понравится).
Милка выучит и полюбит все его заморочки, начиная с обязательных двух коробков спичек в карманах джинсов и заканчивая привычкой засыпать в наушниках.
Для самого Никиты откровением станет то, как незаметно он разделит Милкину неуёмную страсть к ботанике и экологии — тем дисциплинам, которые раньше он и всерьёз-то не воспринимал.
За полгода секс у них случится только дважды, примерно такой же, как и в первый раз, а все внешние проявления нежности, поцелуи, объятья — словно так и останутся где-то там, в чужой квартире.
Когда Никита устроится на работу, охранником на стройку, Милка будет возить ему обеды-ужины в баночках и оставаться с ним до утра практически под открытым небом. В одну из таких ночей они усядутся на пол, одинаково поджав колени, и Никита скажет:
— Учись и ничего не бойся, Мышка. Ты многого не знаешь в жизни, тебя слишком легко обмануть. Общайся, учись. Жизнь — это не только универ.
Милка кивнёт, а он продолжит говорить, ломая, кроша в пальцах сигарету:
— Я не могу ничего дать тебе. У меня ничего нет — ни кола, ни двора. И я не даю тебе никаких обещаний и обязательств. Запомни это!
Она снова кивает, глотая слёзы, ежесекундно умирая от каждого его слова, от рвущей душу, но такой сладкой любви своей.
Она бережно собирает свой гербарий. Из фраз, музыки, интонаций, касаний рук. Она мечтает, что, вопреки его словам, спустя годы они будут перебирать эти страницы. Вместе.
Однажды кто-то из парней покажет Милке колечко для своей девушки, мол, зацени! Она найдёт в себе силы одобрительно кивнуть, но практически сразу выскочит в коридор. За её спиной откроется дверь. Мягкие, неторопливые шаги по коридору, руки Никиты на её плечах — скорее успокаивающие, дружеские, чем любящие.
— Мышь. Ты знаешь — я не могу делать такие подарки. Я никакие не могу. Пока. И говорил уже, помнишь? Я не могу тебе ничего обещать.
— Мне ничего и не надо.
— Плохо.
— Почему? — она оборачивается к нему.
— Как почему? Вот закончим универ, и что дальше?
— Уедем к тебе. У вас же там не просто заповедник, у них и научная работа есть.
— Это для тебя. Для меня там перспектив нет.
— А тебе можно в школу, биологию и химию вести. И с армией вопрос решится, — умоляющие интонации в её голосе никак не меняют его выражения лица. — А молодым специалистам сейчас дома дают по госпрограмме. Никит, ты представь только — домик с верандой. И огород! И кролики…
Он наконец смеётся, но в глазах — тоска.
— И тебе нужна ТАКАЯ жизнь?
— С тобой — да. А ты умеешь жить по-другому?
— Пока — нет. Пока я никак не умею. Но хочу. То, как живу сейчас — это просто репетиция.
— Да?..
— Да, — он говорит, не замечая, как сжимает она губы, превращая их в некрасивую, бесцветную, сухую травинку. — Ты пойми, если уехать в область, оттуда не выберешься. Но чтобы подняться здесь, нужен рывок. Нужна помощь со стороны…
— Репетиция? — она перебивает. — Пусть так. Но ты не прав. Надо всего добиваться самим.
— Да погоди ты!.. — он встряхивает её за плечи.
— Не надо меня трогать! — Милка впервые почти кричит на него.
Тут подходят парни, шумно здороваются. Милка вырывается из его рук, возвращается в комнату. Вместо мышиной обездоленности в ней теперь неуловимая, дикая кошачья грация. Короткая стрижка. И тёмно-серое платье — короткое. Ей смотрят вслед. Артём, весело подмигивая, озвучивает общую мысль:
— Блин, Чиж, а ведь мы тебе завидуем.
Артём сейчас рад за друга, он всегда готов безвозмездно делиться своей радостью, и у него самого отличные новости — операция, которую недавно сделали его матери, прошла успешно, и прогноз хороший. Вадим, отец его, ещё зимой нашёл вполне достойную работу на местном телевидении, перетащил к себе старшего брата Артёма — Антона, сына Марины от первого брака, и не переставал работать над авторскими своими проектами. Артём в давней ссоре с отцом, они совсем не общаются, в целом о семье он рассказывает крайне редко и скудно. Но он неизменно приветлив, обаятелен, если что и может вывести его из себя, так это Олеськины выходки.
Лист шестой. Артём. Кипарис (лат. Cupressus)
I
Если откровенно, я ведь это дело фактически ради них замутил. Практика, по сути, ерунда. Практику и в ботсаду при универе пройти — раз плюнуть. А тут — море, Сочи, флора, мать её… Романтика.
Не, ну у меня и свой интерес был, конечно. Во-первых, я Олеську хотел на море вытащить, она всю жизнь мечтала, говорила как-то с Барашей, а я слышал. Плюс мне родичей повидать надо было, давно не ездил, стыдно. В том, что с отцом мы не в ладах, родичи не виноваты.
А, парк Олимпийский, опять же, посмотреть. С этим мундиалем вся страна с ума посходила.
В Сочи лет восемь назад начали улицы перекраивать. Пришли к моим в дом, тыкали в нос бумаги:
— Заборчик ваш подвинуть придётся. Объездную дорогу мы строим. Тяжёлый транспорт здесь пойдёт, фуры, стройматериалы…
Ну они все вместе и решили, что нафиг это надо. Сад жалко, конечно. Хурму, беседку с киви. А потом прадед сгонял в Лазаревское, приглядел домик. Ну и переехали всем табором. У тёти Гуналы уже двое, третьего ждёт, и чего теперь им — этими выхлопами дышать? Ни днём, ни ночью покоя не будет. Правильно сделали, я думаю.
Короче, про практику. Ещё весной написал я в Дендрарий, мол, такие-то, хотим пользу принести. А они — опаньки! — сразу в деканат направление на нас четверых прислали: две недели учебной практики и бонус: «расходы на проживание компенсируем». Я офигел, конечно. А уж Милка как рада была, обниматься полезла. Чиж на шею мне не кидался, глянул как обжёг, но тут уж не отвертишься, и так Олеська категорически отказалась ехать. Я расстроен был здорово из-за этого. Но она упрямая, если вбила себе в голову очередную чушь — не переубедишь. Я пытался, раза три пытался её уломать, но нет, бесполезно. И главное — так и не сказала, почему нет.
