Кэсси Харти - Я смогла все рассказать

Сколько себя помню, мне всегда было страшно и одиноко. С малых лет я чувствовала, что я не такая как все, белая ворона, причина всех ссор в семье. Каждый божий день мне об этом напоминали.

– Я не хотела тебя рожать, – твердила мне мать. – Ты мне всю жизнь загубила. Ты, ты все испортила.

Мне доставалось за любую мелочь. Каждый день мама повторяла, как я ей надоела, как я бешу ее; судя по всему, я не вызывала у нее ничего, кроме отвращения. Вот было бы здорово, если бы я не появилась на свет, глядишь, тогда ее жизнь пошла бы совсем по-другому. К моим братьям и сестрам у нее было совсем другое отношение, их-то она ни в чем не упрекала, а я была виновницей всех бед семьи.

Если постоянно называть человека уродом, ничтожеством, тупицей, лгуном, он и сам в это поверит. Меня мучили вопросы: «Что со мной не так? Чем же я хуже остальных?» Я ведь просто маленькая девочка, которая изо всех сил старается угодить матери, пытаясь заслужить хоть чуточку ее любви.

Когда сам считаешь себя ничтожеством, даже не пытаешься постоять за себя, защитить свои права. Кажется, что и не заслуживаешь лучшей участи. Если при этом поблизости есть злой, коварный человек, то спасения нет. Некого просить о помощи, не от кого ждать защиты. Злодеи нутром чуют беззащитных людей и выбирают их в жертву.

С самого раннего детства и до двадцати лет я жила один на один со своей бедой: никто даже не пытался за меня заступиться. Обычно ребенок, если ему страшно, если с ним случилось что-то ужасное, бежит к маме. Я даже не помышляла о таком. Нежеланный ребенок. Нелюбимая дочь. Страдать в одиночку – таков был мой удел.

Когда я родилась, моей сестре Элен уже исполнилось десять лет, второй сестре, Роузи, – восемь, а братику Тому едва пошел третий год. К Элен, старшему ребенку в семье и первенцу, было особое отношение. Роузи с самого рождения много болела; когда она пошла в школу, выяснилось, что она немного отстает в развитии, так что вся семья с ней носилась и ее баловала. Том так и вовсе был маминым любимцем, ее «ненаглядным сыночком», вот уж кто, по ее мнению, был абсолютно безгрешен. Я, Кэсси, Дурнушка (так меня прозвали из-за темных вьющихся волос, какими никто в семье не мог похвастаться), была самой младшей.

В такой большой семье мне отвели самую незавидную роль, и я прекрасно это осознавала – мать всегда старалась лишний раз это подчеркнуть. Так, например, по воскресеньям к нам приходила наша бабушка. Мы все вместе пили чай и ели бутерброды, а на десерт были кексы. Все, кроме меня, могли выбрать себе кекс по вкусу: первым выбирал Том (он всегда брал шоколадный); после него брала бабушка, затем Элен и Роузи; один из оставшихся брала мама; когда каждый взял по кексу, последний доставался мне. Так что я понимала, как высоко меня ценят в семье. Тут уж сомневаться не приходилось.

Что бы ни случилось в доме, виновата всегда была только я: мне доставалось за грязь на полу, разбитую посуду, за все. Как-то одна из сестер забыла убрать кукольный домик, и мама случайно на него наступила; наорала она только на меня.

– Но это же не я! – оправдывалась я сквозь слезы. – Это не я!

Я точно была ни при чем: я никогда не раскидывала игрушки по дому, всегда убирала их, прежде чем лечь спать; к тому же в то утро меня вообще не было дома, я была в танцевальном кружке. И потом, Элен и Роузи тоже играли с этим домиком. Почему же на них она не орет?

– Не ври мне! – кричала мать. – Ты постоянно врешь! Скоро мое терпение лопнет! Зачем только я тебя родила!

Спорить с ней не имело смысла. Она не слушала меня, ей просто хотелось на меня накричать.

Однажды кто-то оставил дверь во двор открытой, и нашей кошке удалось улизнуть, а мама, как назло, собиралась в тот день показать ее ветеринару. Я снова оказалась козлом отпущения.

Мать была просто в бешенстве.

– Глупая девчонка! – напустилась она на меня. – Теперь мы ее точно никогда не поймаем!

А на самом деле ко мне опять отнеслись несправедливо: я почти весь день провела в спальне, мыла тряпочкой, смоченной в молоке, а потом полировала до блеска свои лаковые туфли для чечетки и чистила мелом подошвы балеток, чтобы не скользили.

– Никаких танцев, пока не найдешь кошку! – заявила мне мать.

Когда тебя постоянно наказывают за то, чего ты никогда не совершал, уже и не пытаешься доказывать свою правоту. Так что я пошла на улицу и несколько часов искала кошку, ужасно замерзла, а она, целая и невредимая, все это время просто сидела в сарае. На танцы я в тот день так и не пошла. Я честно пыталась понять, в чем моя вина, за что меня опять наказали, но так и не смогла.

Больше всего на свете я любила танцы. Я начала заниматься с двух лет и, по-моему, даже добилась кое-каких успехов. Я прекрасно ходила на носочках, и мне всегда доставались роли в представлениях. Один раз я даже получила роль пастушки из стишка «Про Мэри-бедняжку и ее барашка»[1]. Мама почему-то решила, что даже с вьющимися от природы локонами я все равно не похожа на настоящую пастушку, и вплела в мои волосы множество маленьких бантиков и ленточек накануне выступления и заставила так спать. Если уж говорить начистоту, она вообще проявляла какой-то нездоровый интерес к моим волосам. Ей нравилось дергать меня за них, видимо, так она выплескивала свою злость. Я довольно быстро это поняла и старалась не подходить к матери слишком близко.

Мама часто брала Тома, Роузи и Элен с собой в походы по магазинам, и сестры и брат всегда возвращались домой довольные, с обновками и новыми игрушками; я же была лишена всего этого. Они устраивали пикники, ездили по выходным за город, а я оставалась дома с миссис Роджерс, нашей соседкой. Меня это вполне устраивало (я и не знала, что бывает по-другому), но я никак не могла понять, почему мама их балует, а меня нет. И беспрестанно задавалась вопросом, почему она меня не любит. Нуждаясь в ее любви, я изо всех сил старалась ей понравиться, но это ничего не меняло.

Мама не отличалась красотой, скорее была, как говаривала наша бабушка, статной; крупная, темноволосая, сильная духом и телом женщина с властным характером, она привыкла добиваться своего. Таких называют бой-бабами. Отец был ей неровня: тощий, тихий добряк, не умеющий постоять за себя. Ему тоже часто доставалось от матери, после очередного скандала он мог часами сидеть в садовом сарае, наслаждаясь тишиной и спокойствием.

Я появилась на свет в ноябре сорок пятого года. Отец был морским пехотинцем, воевал на Тихом океане; когда я родилась, он еще служил в Бирме. Мне уже миновало полгода, когда отец вернулся домой, но вскоре снова вынужден был нас покинуть. Несколько лет он появлялся дома только наездами, а потом приехал насовсем и устроился на верфь судостроителем. Я помню, как он каждый день ездил на работу на велосипеде, как возвращался вечером промокший, замерзший и вымотавшийся за день. По пятницам мы с мамой ходили к нему на работу; в этот день выдавали зарплату, и мать забирала у отца все деньги, едва он успевал их получить в кассе. Она тщательно по несколько раз пересчитывала купюры и монеты, прятала их в кошелек, оставляя отцу денег только на блок сигарет. Остальное она тратила на хозяйство.

Мы жили в одноэтажном доме с небольшим садом и задним двориком. В доме было всего две комнаты, и я помню, как в детстве мы все вчетвером спали валетом на одной кровати: я и Том – с одной стороны, Элен и Роузи – с другой. Элен читала нам перед сном сказки. Из-за недостатка места в комнате книги мы хранили прямо под кроватью. Как-то раз, намереваясь достать какую-нибудь книжку, я пошарила рукой по полу и внезапно наткнулась на что-то мягкое. Заглянула под кровать и завизжала от ужаса: по полу, семеня ножками, полз огромный паук.

Мы вскочили с кровати и побежали на улицу; один из соседей услышал наши вопли и прибежал посмотреть, что произошло. Узнав, в чем дело, он сбегал за стеклянной банкой и стал ловить паука. Оказалось, что паук жил у кого-то из наших соседей, они за ним недоглядели, и он убежал. По-моему, это был тарантул.

Элен и Роузи довольно часто оставались сидеть со мной и Томом: когда папа еще служил в морской пехоте, мать часто куда-то уходила по вечерам. Сразу после ужина она надевала свое самое нарядное платье, подолгу прихорашивалась перед зеркалом, приказывала мне и Тому слушаться Элен и быстро уходила, оставляя после себя аромат духов. Многие дети не любят, когда за ними присматривают старшие братья или сестры. Мне же нравилось оставаться с Элен и Роузи, они были добры ко мне, намного добрее, чем мама; на ночь Элен читала нам с Томом сказки, и я спокойно засыпала. Вечера с матерью были ужасны: она всегда находила повод наказать меня, и, уже лежа в постели, я еще долго вспоминала все оскорбления за день и поглаживала щеку, горевшую от пощечин.