– Прости меня, дорогая! – говорил он угодливым тоном. – Не знаю, что на меня нашло! С тобой все в порядке? Хочешь чего-нибудь?
Я просто пробормотала: «Прости, мама». На большее меня не хватило.
– Марш спать! – приказала она, указывая пальцем на дверь моей комнаты.
Я побежала спать.
Но заснуть так и не смогла. Я лежала и пыталась понять, чем же так не нравлюсь матери. И снова убеждалась, что виновата могу быть только я сама: Том никогда не выводил ее из себя, на Элен и Роузи она даже голоса не повышала. Мною же она всегда была недовольна, что бы я ни делала. Все мои старания ни к чему не приводили: она так меня и не полюбила. Значит, все дело только во мне, просто я очень плохая, ничего уж тут не поделаешь.
На людях я была тихой, неразговорчивой, даже замкнутой. Я решила, что если буду молчать, то точно не ляпну какую-нибудь глупость, и мама не станет ругаться. Я, как всегда, ошибалась. Когда к нам приходили гости, я старалась сидеть тихо где-нибудь в уголке, но мама, вместо того чтобы меня похвалить, бранила меня за грубость и необщительность.
– Не забудь извиниться, когда они придут в гости в следующий раз, – предупреждала она. – Никогда мне еще не было так стыдно! Только и делаешь, что позоришь меня!
Чем сильнее я старалась, тем меньше она меня любила. Я уже не рассчитывала на папину поддержку: он был добрый, но слабохарактерный человек. Ему не хватало мужества спорить с матерью.
Только когда мама ложилась в больницу, я могла вздохнуть свободнее. У мамы возникли какие-то «женские проблемы», и она перенесла несколько операций. Прежде чем лечь в больницу, она оставляла отцу четкие инструкции. Он не хотел ее сердить и обещал выполнять все ее наказы. На самом деле он почти никогда их не соблюдал: он был намного добрее мамы.
Мне очень нравилось, как папа жарит картошку. Он наливал на сковороду много масла, ждал, пока оно разогреется как следует. И картошка получалась легкая, с хрустящей корочкой – просто объедение! Мы с Томом такую обожали. Как-то раз, когда маму выписали, папа пожарил картошку для нее, но ей не понравилось; она такая масляная, сказала мама и запретила ему так готовить. Так что это было наше особое лакомство в те дни, когда мама лежала в больнице.
Один раз папа готовил заварной крем, и молоко подгорело. Мне показалось, что так даже вкуснее, и с тех пор папа всегда так готовил, но только если мамы не было дома.
Когда представлялась возможность, он любил болтать со мной и Томом, спрашивал, как у нас дела, укладывал спать, желал спокойной ночи. Мама никогда ничего подобного не делала. В такие моменты мне казалось, что все хорошо, что я тоже любима. Как мне нравились эти дни без мамы! Но их было очень немного, и я прекрасно понимала, что так хорошо и весело будет не всегда. Что мама скоро вернется.
Моей главной радостью были танцы. У нас в округе работал очень хороший танцевальный кружок, и я вместе с девочкой из соседнего дома ходила туда заниматься два раза в неделю. Я восхищалась нашей учительницей. Ее звали Уна, она была очень стройная и изящная, а волосы всегда носила собранными в пучок. Один раз я случайно увидела ее с распущенными волосами и поразилась тому, какие они у нее длинные, до самого пояса.
Я абсолютно не боялась принимать участие в представлениях, мне нравилось выступать на сцене. Мама никогда не приходила на концерты. Дядя Билл приходил уже под конец, чтобы отвезти меня домой. Он обнимал меня, называл умницей, говорил, что я прекрасно танцевала, хотя я никогда не видела его среди зрителей. Впрочем, я всегда высматривала в зале только маму, так что вполне могла его и не заметить.
Один раз мне досталась роль маленького лебедя в балете «Лебединое озеро». Танец маленьких лебедей очень непростой: мало того что нужно держать линию, так еще и все движения танцовщицы должны выполнять абсолютно синхронно. После выступления Уна подошла ко мне и спросила, можно ли поговорить с мамой. Я ответила, что мама не смогла прийти. Тогда она сказала, что придет к нам в гости на следующий день.
Мама очень удивилась, увидев Уну на пороге, но все же пригласила ее в гостиную. Мы с отцом тоже решили послушать, о чем они будут говорить. Папа сел на диван, а я устроилась прямо на полу.
– Жаль, что вас не было вчера на представлении, – сказала Уна. – Кэсси очень здорово танцевала. У нее большие способности, вы можете ею гордиться.
Нет, не может, подумала я.
Не дождавшись ответной реплики, Уна продолжила:
– Вы никогда не думали отправить Кэсси в балетную школу? Я уверена, ваша девочка получит грант на обучение, у нее талант. Конечно, учиться вдали от дома тяжело, но…
Взглянув на маму, учительница резко замолчала.
– Что за чушь! – заявила мама. – Нет у нее никаких способностей!
Она явно завелась.
– Есть, я вас уверяю, – стояла на своем Уна.
– Я не собираюсь ее никуда отправлять! Это будет несправедливо по отношению к ее брату и сестрам. Они гораздо талантливее, чем она. И слышать не хочу ни про какую балетную школу!
Уна пыталась спорить, но мать было не переубедить.
Я очень расстроилась. Уехать из дома, подальше от мамы, ее постоянной ругани, – это была моя мечта. Как оказалось, несбыточная. Меня записали в обычную школу, в ту же, где учился Том.
В тот год я сменила три школы, потому что мы дважды переезжали. Моя первая школа находилась совсем близко от дома, в котором мы тогда жили. Там я проучилась два семестра. Я была очень скромной, но очень хотела всем понравиться и поэтому легко заводила друзей. Я так хотела дружить со всеми, что соглашалась играть во все игры, только бы меня приняли в компанию.
Как-то мы с Томом вернулись из школы и обнаружили, что папа не на работе. Он подозвал нас и спросил:
– Слышите звук? Как вы думаете, что это?
Мы прислушались и услышали пронзительный плач.
Том спросил:
– Это что, котенок?
– Это не котенок, это ребенок, – ответил папа сквозь смех. – Ваша сестричка… Хотите посмотреть на нее? – прибавил он.
Конечно, мы хотели.
Мама лежала в постели, рядом с ней в люльке посапывал младенец. Я сразу же влюбилась в этого ребеночка, едва взглянула на сморщенное личико и ладошки, крошечные, как у куколки.
– Ну же, – сказал отец. – Поздоровайтесь с сестрой. Ее зовут Анна.
Я очень любила играть в куклы. У меня была своя собственная – Сьюзи, да и старшие сестры разрешали мне играть с их игрушками. Но теперь у меня появилась младшая сестренка, за которой я могла ухаживать! Это было лучше, чем все куклы, вместе взятые!
Я могла любоваться ею часами, специально прокрадывалась в мамину комнату и смотрела, как сестричка спит в колыбельке.
Один раз мама меня заметила.
– Ты что тут делаешь? – возмутилась она. – Быстро отойди от колыбели! Не хватало только ее разбудить!
Иногда я робко просила у мамы разрешения взять Анну на руки или даже просто потрогать кончики ее пальцев. Мама не разрешала. Рискуя быть наказанной, я все равно при любой возможности старалась посмотреть на сестренку.
Нам стало тесно в старом одноэтажном доме. Вскоре после рождения Анны мы со всеми пожитками переехали к «бабушке номер один». Это было нечто. Нам с Томом пришлось спать на полу, а малютка Анна так и вовсе спала в ящике комода: места катастрофически не хватало. Мне пришлось несколько недель ходить в местную школу, и мне там очень не понравилось. Я, наверное, просто не успела к ней привыкнуть. А однажды мама в пух и прах разругалась с бабушкой. Не знаю уж, с чего все началось, но только мама схватила нас с Томом в охапку и, толкая перед собой коляску со спящей Анной, зашагала прочь. Отца в тот вечер дома не было. Мы шли несколько часов и наконец дошли до пляжа.
– Здесь мы и будем сегодня спать, – сказала мама.
– Мам, как же мы будем тут спать, тут темно и холодно, – возразил Том.
– Ничего, свернись калачиком – и не замерзнешь.
В этот момент мимо нас проехал полицейский патруль. Машина остановилась, и один из полицейских вышел поинтересоваться, что происходит. Мама расплакалась, пытаясь сквозь слезы объяснить констеблю, что она просто не знала, куда податься. Дескать, свекровь, сущая стерва, вышвырнула ее на улицу вместе с маленькими детьми.
Меня эта история удивила. Бабушка всегда казалось мне такой милой, вряд ли она выгнала бы нас из дома.
Так или иначе, полицейские отвезли нас в большой дом, где нам выделили просторную комнату, и добрая тетенька угостила меня и Тома горячим шоколадом. На следующий день местный муниципалитет выделил нам двухэтажный коттедж – он был гораздо больше нашего старого домика. Нас с Томом тут же приняли в ближайшую школу.
В первый же день в школе я разговорилась с девочкой по имени Клэр, такой же тощей, как и я, с золотистыми кудряшками. Она была самой лучшей в мире подружкой! Мы вместе играли в классики, прыгали через скакалку. Мы с Клэр сразу поладили – с полуслова, – как будто всю жизнь были знакомы. Хоть я и пришла в школу уже в самом конце учебного года, мне все равно досталась роль в большом представлении, посвященном окончанию учебы. Клэр тоже получила роль: она играла Фею Лета, а я Красного Гоблина. В ходе представления я должна была быстро переодеться в фею, но не успела снять огромные сапоги и вышла на сцену в костюме феи и сапогах гоблина. Это выглядело очень смешно, всем зрителям понравилось. Из-за переезда мне пришлось бросить танцы, так что роль в школьном представлении была для меня своего рода утешением.
