Но сегодня ее ждет неприятный сюрприз. Лори просто не представляла, как попросит Марию уехать. Может, аргумент, что делается это ради получения «Оскара», убедит ее, думала Лори. Может, Марию просто позабавит эта игра. Может…
Лори потянулась к бутылке с текилой и налила себе еще рюмочку. Ночь предстояла долгая и утомительная, это уж точно.
— Мама, я тебя умоляю! — вскричала Эмбер, пораженная зрелищем, представшим ее глазам.
Шейна Лайэнс, лежа в ванной, занималась сразу тремя делами: пила, курила и подпиливала ногти. В мраморной раковине валялась и дымила сигарета «Уинстон», на полке над ванной, где прежде красовались флаконы с шампунями, кремами и дезодорантами, стояла бутылка водки и несколько банок с тоником. В свои пятьдесят два Шейна улыбалась улыбкой испорченной девчонки, напоминая Эмбер Глорию Грэм и Джо Ван Флит — героинь экрана пятидесятых.
— В чем дело, детка? — лениво осведомилась она.
— Ты превратила мой дом в сущий зверинец, в какую-то помойку! Даже в ванную нельзя войти, не наткнувшись на одну из твоих бутылок!
— Ты имеешь что-то против домашнего уюта? — огрызнулась Шейна и, взяв окурок, глубоко затянулась.
— Это не уют, а бардак! И я так жить не могу!
— Вот как? Ну что ж, я тоже не могла жить в Сандаски, когда ты бросила меня там, бездомную и без денег!
— Ты не стала бы бездомной, если б не вышла замуж за этого подонка, Кэла Робертса! — выпалила Эмбер.
— Каждая женщина в четвертом браке выходит за ворюгу, — возразила Шейна. — К тому же мы с Кэлом жили душа в душу, до тех пор пока он не обанкротился из-за той закладной.
— Ты здесь уже неделю, мама, — заметила Эмбер. — Пора бы подыскать себе другое жилье.
— А денег на него ты мне дашь?
За что ни возьмись, речь обязательно рано или поздно заходит о деньгах, с горечью подумала Эмбер. Она ушла от матери и отчима три года назад с твердым намерением порвать все связи с ними. Но Шейна незадолго до того, как потерять дом, увидела Эмбер по телевизору. На студию последовала целая серия назойливых телефонных звонков. В ответ на все расспросы Эмбер жаловалась, что ее преследует какая-то сумасшедшая со Среднего Запада. На письма Шейны она тоже не отвечала. И все оказалось напрасным. Эта старая пьяница, эта ведьма все-таки наскребла денег на автобусный билет и приехала в Голливуд. И вот теперь Эмбер уже в реальной жизни столкнулась с ситуацией, обыгранной в фильме «Дорогая мамочка».
— Ну сама посуди, — попыталась использовать другую тактику Эмбер. — Ты просто не можешь жить здесь, раз меня выдвинули на премию. Это все испортит.
— Почему? — спросила Шейна. — Боишься, что Джек Валенти этого не одобрит?
— Дело не в том, мама. У меня своя жизнь. А ты должна жить своей.
— Так значит, ты выбрасываешь бедную старую мамочку на улицу, обрекаешь на голод и холод?!
— Какой к черту холод! — вспылила Эмбер. — У нас тут морозов не бывает!
— Не собираюсь шляться по улицам как бездомная собака, когда можно жить в доме с джакузи и газовым камином.
— Но образ жизни мы ведем совсем разный! — возразила Эмбер. — У меня работы по горло. Приходят нужные люди, богатые друзья, продюсеры, режиссеры. А ты чем весь день занимаешься? Хлещешь водку с тоником да смотришь ток-шоу.
— Кстати, Салли Джесси была сегодня просто великолепна, — сказала Шейна. — А тебе должно быть стыдно! Неблагодарная! Дочь ты мне или кто?
— Ты должна подыскать себе новое жилье, — сказала Эмбер, схватила с полки бутылку водки и вылила в раковину, смыв при этом пепел. — Даю тебе срок до конца недели.
— А у меня на это контрпредложение, — хихикнула Шейна. — Ты дашь мне двести пятьдесят тысяч баксов, и я отваливаю. А если не дашь, до конца дней своих будешь жить с мамочкой.
— Даже не знаю, как и сказать, — произнес сидевший рядом с Конни доктор Маервиц, — но я вынужден сделать это… Вы не сможете выступать на гала-концерте в Вашингтоне.
У Конни возникло такое ощущение, будто ей влепили пощечину палкой колбасы салями.
— Но это невозможно… — прошептала она, изо всех сил стараясь казаться спокойной.
— Увы! Боюсь, что дело обстоит именно так, — мягко заметил врач.
— Но я уже дала согласие. И об этом повсюду раструбили. Я должна, я обязана выступить.
— Если вы сделаете это, за последствия я не отвечаю.
— Какие последствия?
— Повреждение голосовых связок…
— Но не настолько же это серьезно, чтобы…
— Крайне серьезно, мисс Траватано, — возразил доктор Маервиц. — Вам нужно минимум две-три недели на восстановительный период.
— Неужели вы не понимаете?! — воскликнула она. — Я не пела на публике десять лет! Мои поклонники, весь народ, весь этот чертов мир только и ждет, чтобы я спела «Боже, храни Америку» перед президентом США и ветеранами вьетнамской войны. И если я откажусь… это будет… предательством. — Конни не стала упоминать о том, что в связи с этим может лишиться премии.
— А нельзя ли… э-э… спеть под фонограмму? — спросил врач.
— Под фонограмму? — изумилась Конни. — Но я никогда не записывала исполнение этой песни. Вы, видимо, путаете меня с Кейт Смит.
— Нет-нет, я знаю, вы замечательная, великая певица, — забормотал врач. — И хочу, чтобы вы ею и остались. А потому не рекомендую выступать на следующей неделе в Вашингтоне.
— Но послушайте, — не унималась она, — о чем, собственно, идет речь? Это что, простуда, ангина? Неужели нельзя выписать какой-нибудь антибиотик? Попринимаю таблетки несколько дней и как раз к следующей неделе…
— Все обстоит куда серьезнее. Повреждение носит чисто травматический характер.
— Но в чем причина? — спросила совершенно ошарашенная Конни.
— Не знаю, — ответил доктор Маервиц. — Единственное, что для меня очевидно, так это то, что ваше горло и голосовые связки подверглись сильнейшему растяжению. Нормальное пение, даже громкий крик не могли быть тому причиной. Такое впечатление… сколь странным это ни покажется, что кто-то пытался протолкнуть вам в горло толстую палку.
Пенис того мальчишки-мексиканца! Конни даже передернулась от отвращения, она презирала самое себя.
— Возможно, — продолжил доктор Маервиц, — вы пытались проглотить какой-нибудь банан или большой огурец целиком? Только это могло привести к подобной травме.
Конни покраснела до корней волос — даже после травяных масок Хельги лицо ее не бывало таким красным.
— Что-то не припоминаю… — пробормотала она.
— И не только проглотить это загадочное нечто, — не унимался врач. — Этот предмет должен был находиться во рту и гортани не меньше пятнадцати — двадцати минут. Вы бы наверняка запомнили.
