А лошадь спотыкается. Делает одно неверное движение в седле Эллочка. И теряет равновесие. И позорно, обидно и больно падает на желтые листья, на мокрую землю. Лежит с задравшейся юбкой, глупо и нелепо. И все заканчивается...
В дверь постучали. Эллочка никого не хотела видеть, но это оказалась догадливая Маринка, которая принялась колотить в дверь и звать ее: «Элка, я же знаю, что ты там... Открывай!» Эллочка, вся в слезах, открыла.
– Ну ты, старушка, даешь – ревешь так, что на все заводоуправление слышно. Что – по-прежнему не любит?
Эллочка рассказала.
– Фигня, давай лучше кофе пить. Я вот ништяков принесла, – Маринка помахала у нее перед носом пакетом с пряниками, бросила их на стол и отправилась с чайником за водой.
Вернувшись, пояснила:
– Редактора еще не нашли? Не нашли. И не найдут. Какой дурак за такие деньги пойдет работать, да еще в малотиражку. Это же не круто.
– А что, – продолжая хныкать, удивилась Эллочка, – деньги – маленькие?
– Конечно, мать, это же копейки! Не все же такие дуры, как ты. Ну или как я – я ведь тоже за копейки работаю. На заводе все за копейки работают. Кроме начальства, разумеется. Так что не найдут они никого. А ты еще десять раз себя показать сможешь. Имидж, главное – имидж нужный создать.
– Да купила я пиджак...
– Пиджак!.. Пиджака мало. Ты во сколько с работы уходишь? В пять, как положено? То-то и оно. А начальство все в шесть уходит. Уходи в шесть, пусть видят, как ты, не жалея сил, вкалываешь.
– Да нечего мне до шести здесь делать. А к семи мне на фитнес...
– Фитнес! Тебе должность важнее или фитнес? Успеешь на свой фитнес. А если тебе вечером уже делать нечего – расслабляйся днем. Играй в свой тетрис. Свитер Бубнову вяжи.
– Какой свитер?! – взвилась Эллочка. – И вообще, у него дети есть! – И рассказала Маринке про детей Бубнова.
– А чего ты удивляешься? И что теперь, ты ему глазки строить не будешь?
– Да не строю я ему глазки! Он первый в меня влюбился, а потом передума-а-ал!
Маринка понимающе кивала: «Да-да-да, а как же иначе...» Стала кофе насыпать: чайник вскипел. А Эллочка уже видела себя на балу в роскошном платье и с алмазными подвесками, а рядом Бубнова, всего такого красивого в орденах. И карета за окном, и огромное поместье в десяти верстах, и куча прислуги...
– Так из-за чего ты ревешь-то? – вернула ее Маринка на грешную землю.
– Ничего ты не понимаешь, Маринка! Все гораздо сложнее. Я же из-за несправедливости жизни реву. Почему она так со мной обходится? Обидно же: только-только себя редактором почувствовала – и на тебе.
– Жизнь, Эллочка, – это игра в тетрис. Не задумывалась? Ты разве обижаешься, если тебе срочно нужно, чтобы красненький квадратик выпал, а выпадает голубенький? Не обижаешься. Потому что обижаться – глупо. Можно, конечно, выкинуть несправедливый компьютер в окно, но кому потом за него расплачиваться? А можно дальше играть и получать удовольствие от процесса. Ну и в жизни так же. Я вот как для себя этот принцип открыла – так мне сразу ништяк, полегчало, все – трын-трава. А что заморачиваться-то, саму себя изводить обидами?
– Я что, себя извожу? – Эллочка чувствовала, что в Маринкиных речах есть зерно истины.
– Полдня уже. И к тому же разве мы можем знать, что лучше? Вспомни, как ты хотела вместо Козловцева какого-нибудь клевого редактора. А ведь был бы клевый – его бы не выпнули. И не видать бы тебе этого кресла как своих ушей. Так-то, мать.
Эллочка уже серьезно задумалась:
– А Бубнов? Он меня не любит...
– Элка, первым делом – что?
– Что?
– Самолеты! Хочешь стать редактором – добивайся цели. Глядишь – еще двух корреспондентов возьмут тебе в помощь. Окунев, говорят, уже какой-то бумажный заводик выкупил в пригороде. Выкупит нас – будет холдинг, тираж газеты увеличат. Сечешь тему? А Бубнов от тебя никуда не денется. Что я тебе говорила? Сиди и жди.
Воодушевленная перспективами укрепиться в редакторском кресле, Эллочка послушно закивала.
– Да не воспринимай ты все буквально, – поморщилась Маринка, – понедельник – день релаксации. Ты видела, чтобы кто-нибудь на заводе в понедельник работал? Все расслабляются. Пей свой кофе. Вот такой пермендюр.
– Что такое пермендюр?
– Сплав железа с цинком.
– А я думала – это что-то по-французски, ну, пеньюар, например...
Маринка ушла.
Полчаса после ее ухода Эллочка то плакала, то смеялась, то снова наливала себе кофе, а потом поняла, что ей срочно нужно к психотерапевту. И тут же вспомнила глупый Маринкин анекдот, рассказанный по неизвестно какому случаю.
«Сидит мужик в тоске-печали дома один неделю, не ест, не пьет, все у него хреново. Друг на него смотрел-смотрел: „Тебе, – говорит, – срочно нужно к психоаналитику“. А тот: „Зачем? Чтобы он мне популярно объяснил, что все мои проблемы от того, что я в три года испытывал влечение к своей деревянной лошадке?“
Эллочка тут же в ужасе вспомнила, что в детстве и у нее была деревянная лошадка. Нормальная такая советская, слегка облезлая деревянная лошадка – нечто среднее между собакой и верблюдом. Она хлебнула кофе залпом, как водку, и срочно попыталась вспомнить, что конкретно она испытывала к этому чудовищу. Вспомнить не получилось. Эллочка не на шутку испугалась.
Всю неделю Эллочка держала себя в руках: когда левая ее рука тянулась к телефонной трубке, правая ее останавливала, и наоборот. Не считая три раза измененной прически, вызывающего мини и поспешных удираний всякий раз, когда существовала хоть малейшая опасность столкнуться с Бубновым в коридоре, Эллочка ничем не выдавала своих чувств.
До четверга Эллочка старательно окапывалась в своем кресле. Чтобы никакие недруги не смогли прорвать ее рубежи. Нашла на антресолях свою деревянную лошадку и безжалостно вынесла на помойку. Сидела на работе до восьми вечера и вела себя серьезно.
И крепилась в смысле Бубнова. Не то чтобы она всерьез наступала на горло собственной песне, не набирая заветные цифры профкома... На самом-то деле ей было некогда. С утра она отвезла в типографию первые полосы, затем судорожно дописывала остальные, потом снова неслась в типографию...
Половина пятницы также проскочила впопыхах, в добавлении воды, где не хватило материала, вычитке, корректуре. И только когда номер наконец был подписан в печать и Эллочка по инерции, все так же галопом, примчалась к себе в кабинет, она плюхнулась с разгону в кресло и расслабилась. И тут же противно-противно, по-деловому зазвонил телефон. Эллочка рванула трубку и обалдела от близкого, вкрадчивого, такого знакомого голоса:
– Как ваши дела, Элла Геннадьевна? – спросил Бубнов, и захваченная врасплох Эллочка тут же уши развесила и честно брякнула вразрез со всеми Маринкиными внушениями:
