Проходя по коридору, Кейт увидела, что комната «С» занята. По другую сторону стеклянной панели, отделяющей собеседников друг от друга, положив ногу на ногу, сидела красивая стройная негритянка. Она была в черном шерстяном костюме с золотыми пуговицами. Безупречный макияж. Блестящие волосы, заколотые в пучок. В руках она держала стопку бумаг. Она качала головой с безнадежным выражением лица. Кейт видела, как она открыла небольшой черный кожаный портфель. Женщина, с которой она разговаривала, — очевидно, ее клиентка — казалась по сравнению с ней маленькой, ссутулившейся, подавленной. Ее голова была низко наклонена, поэтому ее лица не было видно. По фиолетовой кофточке она узнала Вэл.
— Ему отдали детей. Как можно отдать детей, ничего не зная о человеке и не спросив, хотят ли они этого. Откуда он взялся на мою голову? Как черт из табакерки. Два года ни слуху ни духу. За два года ни пенни, чтобы прокормить их, ни открытки на день рождения, — не смолкал ее возмущенный шепот.
Кейт молчала. Что она могла сказать? Гражданский муж Вэл подал прошение об опекунстве, он воспользовался своим законным правом. Он собирался отвезти их в Ньюкасл, где жил со своей матерью. Ни Вэл, ни ее адвокат не могли ничего поделать, они были бессильны ему помешать.
— Это из-за того, что я здесь, в Холлоуэй, — горько сказала она. — А почему я здесь? Да только потому, что он не давал нам денег. Я даже не знала, где он. Я не могла… О боже мой, как это несправедливо!
Ей пришлось сделать над собой видимое усилие, чтобы взять себя в руки.
— Пойду прилягу, — сказала она. — Все нормально, Кейт?
— Да, разумеется, я в порядке. Я беспокоюсь о тебе. Почему ты не обратишься к начальнику? Может быть, он сможет чем-нибудь тебе помочь?
Голос Вэл стал равнодушным.
— Пустая затея. Пит может предложить им дом, семью. Любой суд сочтет такую перспективу лучшей, чем детский дом. Самое страшное в том, что даже после освобождения я не смогу забрать детей обратно.
— Ты обязательно заберешь их, вот увидишь, — сказала Кейт, но без особой уверенности.
— Ну, раз с тобой все в порядке, я пойду.
В восемь двадцать, когда дежурный, как обычно, пришел проверить ее камеру, Вэл лежала на кровати с закрытыми глазами, притворяясь спящей.
Не замеченная никем, она потихоньку вытащила из кроссовок длинные шнурки и связала их вместе так, чтобы получился крепкий двойной шнур. Один конец она петлей обвила вокруг шеи, другой привязала к водопроводному крану. Затем всем весом своего тела опустилась на пол.
В восемь сорок она была мертва.
Кейт знала, что бы произошло, если б Вэл обнаружили раньше, и благодарила Бога за то, что ее подруге удалось осуществить задуманное. Ее поместили бы в карцер, так поступали со всеми несостоявшимися самоубийцами. С такими жестоко расправлялись, никто не собирался вникать в их проблемы, охранникам было плевать на чужую боль.
Это было последним решением Вэл, принятым и приведенным в исполнение, направленным против самой себя.
Кейт довелось однажды побывать в карцере в Кокхэм-Вуде, шрам на нижней губе был вечным напоминанием об этом. Ее посадили туда после драки с Ритой из Глазго, которую взяли с наркотиками на пароме, плывшем из Голландии. Круг ее разговоров сводился к рассуждениям о дозах и сутенерах, но тем не менее преступление, совершенное Кейт, ей показалось немыслимым и достойным самого жестокого наказания. Она набросилась на нее с осколком стекла от разбитой банки из-под джема во время общественных работ. Кейт дала сдачи. Охранники повалили обеих на пол и растащили в разные стороны.
Ей никогда не забыть грязную комнату с тусклой негаснущей флуоресцентной лампой в металлической сетке. С нее сняли абсолютно все, дав ей взамен сменную рубашку из грубого нейлона и одеяло в темных подтеках. Кровать была из пенопласта, батарея обита толстым слоем мягкой ткани. Металлический унитаз и раковина, заляпанные темной кровью. Кто-то не без язвительной иронии нацарапал на стене 136-й псалом:
Так, пленившие нас требовали
От нас слов песней,
И притеснители наши веселия
«Пропойте нам из песен Сионских»
На следующий день ей вернули одежду и перевели в обычную камеру с металлической кроватью, привинченной к полу. Круглый стол и два стула были сделаны из спрессованного картона. Прежние ее обитатели развлекались царапаньем мебели, покрыв желтую поверхность непристойными словечками, какие пишут на стенах туалетов.
Ее привели в комнату аттестации. Начальник колонии задал Кейт несколько вопросов, выслушал ее ответы, прочитал рапорт о ее поведении и в конце концов признал ее невиновной. «Я думаю, стоит подумать о твоем переводе в другую колонию. Ради твоей же безопасности».
Коридор, в котором она ожидала конвоира, был загроможден такой же картонной мебелью в порезах и надписях. От скуки она стала читать. Вдруг среди каракуль и закорючек она увидела свое имя.
Рита X. была сдесь
через 27 дней + 3 дня
за удар кулаком по лицу
2 пера
вонючая лоханка
Кейт Дин ты покойник
Табличку с личными данными Вэл убрали сразу же после ее смерти. Ее имя не было зачитано во время проверки. К полудню инцидент был забыт. Вэл никто не вспоминал, словно она никогда не существовала.
Кто-то с воли прислал букет цветов для Вэл. Начальница отряда растеребила его на отдельные веточки и поставила по одной в каждую камеру. Ошеломленная Кейт спросила ее, почему она это сделала, почему не оставили букет как есть, в память о ее подруге. Сначала женщина сделала вид, что не расслышала вопроса. Потом вернулась.
— Знаешь, что я тебе скажу? Совсем ни к чему, чтобы у девочек возникали мысли о смерти. К добру это не приведет.
Она не называла Вэл по имени. Конечно, она не сказала прямым текстом, что Вэл не стоит того, чтобы по ней плакать, но ее отношение было слишком очевидным. Смерть Вэл была ее последним поступком, на который, по мнению надзирательницы, она не имела права.
При всем при этом офицер Джансен слыла приятной женщиной, отнюдь не бездушным сухарем. Кейт поняла: такова была официальная позиция администрации, так они держали ситуацию под контролем, чтоб впредь другим неповадно было. На месте Вэл могла оказаться и она. Кейт Дин, ты покойник.
Там и тогда Кейт решила для себя: любой ценой, невзирая ни на что, ей нужно дотянуть до конца срока, ей необходимо выбраться отсюда. Она не знала, сколько ей осталось. Если год, или два, или три, она потерпит. Она так долго терпела.
Во вторник вечером Кейт лежала и вспоминала Вэл и ее ромашковый чай. Из «Маппет Хаус» с противоположной стороны улицы эхом доносились нескончаемые вопли, визгливые и противные, словно от скольжения пальца по мокрому стеклу.
