— Помолчи, — просит он.
— В смысле? — изгибаю бровь.
— Просто заткнись, Кристина.
Мы проезжаем мимо подъезда и тормозим на углу дома. С одной стороны подвал, с другой зелёный павильон, уже закрыт.
Он наклоняется и роется на моем сиденье, и я привстаю с места. Смотрю, как достаёт бутылек с антибактериальным гелем и зачем-то протирает руки.
— Что происходит?
Закончив, без слов нависает надо мной и вжимает в сиденье. У меня ноет плечо под его весом, но сказать об этом не могу, у меня во рту горячий кляп. Борода царапает кожу, как всегда, но щас он словно, вообще, забил на мои ощущения и возит своей мочалкой с целью стереть моё лицо в пыль.
Не знаю, что случилось, но со мной больше не церемонятся.
Одной рукой со всей силы давлю его шею, перекрываю кислород, чтобы он сделал паузу. Но ладонь узкая, а шея у него необъятная, и я в проигравших. Без пользы копошусь под его каменными мышцами.
Ещё немного, и этот полузадушенный поцелуй отправит меня в кому.
Он затягивается как сигаретой, глубоко, и у меня сыпятся искры из глаз, путает мои волосы и от них шпарит током. Сжимаю челюсти на его губе и жду реакции, чтобы он рыкнул или дернулся, но ему не больно, в рваных движениях слепой фанатизм, и он с каждым выдохом невольно лишает меня рассудка.
У разливающейся по телу нездоровой тяги нет источника, она внушает знание, что должно быть именно так, остро и ломано. Запускаю пальцы ему в прическу, твердые покрытые лаком пряди рассыпаются, и я цепляюсь сильнее, хочу его небрежного, настоящего, взьерошенного, каким он просыпается. Нам тесно, в двухместной машине толком не повернуться, и тонкая спинка кресла подо мной скрипит и откидывается. Он отрывается от моего рта, но я тяну обратно, он только что заразил меня чем-то темным, бесконтрольной алчностью, и смертный грех вихрем зашибает весь мой мир, это даже не похоть, я хочу душу, хочу вырвать ее и обвешать цепями, и он всегда будет моим.
— Погоди, — он выворачивается.
Перчаткой быстро разжимает крепления на лобовом, с одной и другой стороны, убирает откидную крышу, и резко двигает меня головой к багажнику.
Просторнее.
Наваливается сверху. Задирает юбку, шелковые мини, и без прелюдий вставляет пальцы. Один или два не разобрать, мне жжёт внутренности от беспардонного вторжения и этой антибактериальной жаровни на его коже, гель, кажется, со спиртом. Наполовину запутана в одеяле, вверху небо темно-синее и чистое, холодный свет звезд и ветер, но меня не студит, раскаленная вулканическая лава бурлит вместо крови по венам, среди декабрьского льда и снегопада во мне родилась не женщина, а стихийное пекло.
Он толкает до основания, и замирает, чувствую, как подрагивают фаланги, я насаженная на вертел тушка, у меня вкусная сочная корочка, и я жду, когда меня съедят.
— Не могу больше, поехали, — он стаскивает меня на сиденье.
— Куда? — не даю ему встать, держу за воротник пальто.
— В клуб.
Встречаемся взглядами.
И меня передергивает.
От прерванного удовольствия, от серьезных, без намека на улыбку глаз и прозаичности предложения. Улетучилась мистерия, и остался нетерпеливый взрослый мужчина, который хочет меня примитивно факнуть. Еще и не дома, а в клубе.
— Почему не к тебе?
— Какая разница?
— Мне неприятно в приват-комнатах.
— Домой я женщин не вожу.
Пауза. Отчего бы сразу не отхлестать меня по щекам.
Не найду сил разжать пальцы и отпустить его, пока он в моих руках, он все еще мой, и я глупо надеюсь, что он вот-вот скажет "я пошутил". Он молчит, и я говорю сама:
— Я думала, у нас по-другому.
— Кристина, — он смотрит на часы, и сам перехватывает мое запястье. С трудом отрывает скрюченную ладонь. Отпускает, и ветер пробирает меня до костей. — Я тебе объяснил, что это естественный инстинкт, никаких поездок на пони по радуге. Ты поняла. Сейчас в чем дело? Передумала? Тогда иди домой, и мы тему закроем. Уже поздно, день тяжелый, я устал.
Продолжаю сидеть. Не верю. Некрасиво шмыгаю носом. Мне страшно, что он уедет. А если не уедет — еще хуже, у меня внутри он оставил крючок, потянет, и я буду добровольно стоять перед ним на коленях, изображая пылесос, как Маришенька в тот вечер, когда он даже не разделся, а только приспустил брюки, и я буду делать это в клубе, гостиннице, да хоть где, если он еще раз спросит, я поеду, мне мерзко и грязно от этой мысли настолько, что пелена злых слез застилает глаза, и я готова его голыми руками на части разорвать.
— Всё, иди домой, Кристин, — раздраженно прерывает он мои всхлипы.
А он даже не предлагает.
— Вот и пойду, Саш, — отрезаю. Поправляю юбку. Не открывая дверь, выбираюсь из машины через верх.
Передразнила. Пик моих ментальных угроз. Даже на пощечину не осмелилась.
Бегу к подъезду. Влетаю в квартиру и запинаюсь на раскиданной обуви.
— Кристина, это ты? — кричит Николь. — Где ты шляешься, мы одни должны все делать?!
Сбрасываю сапоги и шмыгаю в свою комнату. Кидаю куртку на кровать, Аверинский пиджак, рваную блузку. Переодеваюсь в домашний костюм. Верчу шарф, прикидывая, вязать ли повязку для плеча. Беру его с собой и иду на кухню.
— Боже, что с лицом? — ужасается Николь, отставляя чай.
Хмуро оглядываю компанию и сажусь на свободный стул.
— Ты сообщения принципиально не читаешь? У нас третье задание. Последнее, — от плиты оборачивается Ваня. Помешивает в кипящей кастрюле макароны и просит. — Николушка, ну проверь, вдруг уже готово.
— Сам ты Николушка! — она вскакивает с дивана и отталкивает его в сторону. — Еще раз так меня назовешь и никакой тебе еды, — вилкой тычет в кастрюлю. — Вань, в твоём возрасте пора уметь варить улитки.
- И что в задании? — завязываю узел на палантине и примеряюсь к руке.
Егор двигается на диване. Наклоняется к моим волосам и морщит нос.
— Насквозь отцом пропахла, — видит мою кислую мину и ухмыляется. — Ревела? Трахнул и послал?
Не сдерживаюсь, бью его шарфом по губам. Он часто моргает. Хватает из кружки чайную ложку и с брызгами шлепает мне по лбу.
— Пошёл вон из моего дома! — запускаю в него корзинку из-под хлеба.
— Успокоились оба! — Ваня выдирает у Егора стеклянную сахарницу и передаёт Николь. — Опять драки в песочнице, вам пять лет?
Егор встаёт, брезгливо стряхивает крошки с рубашки. Отхожу к холодильнику и наливаю сок. В шутку замахиваюсь стаканом, и он отшатывается, как же, его стильный костюм яблочного, с мякотью, надругательства таки не переживёт, и Егор, сверкая пятками, помчится в химчистку.
— Кристина, щас пойдешь в свою комнату, — предупреждает Николь.
Закусываю губу. Плохо из-за одного бородатого козла, а достать хочется всех. Разгромить кухню и постоять в наказание в углу. А потом снова с улыбкой до ушей жить.
— Информацию готова воспринимать? — Николь сливает воду над раковиной. — Ай, жжется, — подпрыгивает на месте.
— Так варежку, — Ваня заботливо подсовывает прихватку. Картина с названием "счастливые молодожёны". — Крис, давай тарелки, жрать хотим.
Егор точно не привык к улиткам альденте из упаковки "паста мания" и вчерашним котлетам, утонченная Мария брякнулась бы тут с сердечным приступом от предложенного её сыну деликатеса. Но я не обостряю, встаю на цыпочки и снимаю блюдца.
За ужином ковыряюсь в тарелке и слушаю планы на завтра. Или уже на сегодня, первый час ночи.
Сообщники кинули клич в сетях — в шесть вечера на площади устраиваем флешмоб. Выбрали популярное шпионское задание: участники надевают тёмные очки, ходят по зоне флешмоба с блокнотами и ведут записи. На остальных смотрят через газеты, в которых прорезаны дырки. Ровно через двадцать минут достают шампанское, и ещё три минуты пьют в унисон и кричат "За Винни-Пуха!"
— Если соберем людей и все пройдёт, как надо, — заканчивает Ваня с набитым ртом. — То можем рассчитывать на личную встречу с бандой. Народ флешмобы обожает. Проблемы вряд ли будут, статья у нас в кармане.
