Самойлов становится ближе к окну. Долго смотрит в него. Позволяет мне сделать напиток. Я смотрю, как чаинки всплывают наверх.
— Как низко ты пала, Кучинская. Тебя трахает слесарь?
Я хватаюсь за полку. Боюсь, что колени подкосятся. В голове одна мысль: «Не ведись!». Но я игнорирую этот позыв, и пускаю наружу свой гнев:
— Кто б говорил? Подбирать на обочине шлюх — это лучше, чем спать с человеком, который тебя уважает?
Он стоит, занимая оконный проём. Даже глядя на спину, я чувствую злость, что исходит от тела. И уже сожалею, о том, что позволила этим словам прозвучать.
— А Деня знает об этом? О том, что ты спишь с его… боссом? — произносит Самойлов. И победные нотки звучат в его голосе так очевидно, как будто он знает ответ.
Я порываюсь толкнуть его в спину. Ошпарить его кипятком. Но держусь!
— Тебе неймётся? Так и хочется добить, разрушить до конца то, что ещё не успел? — говорю ему. Голос дрожит. Даже чашку поднять не решаюсь. Боюсь — уроню!
Илья, обернувшись, глядит на меня сверху вниз. Излучая довольство.
— Разрушить? Добить? Не пойму, ты смеёшься? Ведь это ты подала на развод! Это тебе не терпелось выгнать меня из дома. Остаться одной! Чтобы сюда привести, наконец, своего автослесаря?
Я буквально дрожу. Выхожу из себя. И поэтому тщётно пытаюсь дышать, как советуют в курсах по йоге. Вдох через нос, выдох через рот. Ещё и ещё раз.
— Молчишь? — заключает Самойлов, — Значит, я угадал? И давно ты даёшь ему? Год, или больше?
— Как ты смеешь, — цежу по слогам, — Как ты смеешь меня обвинять? Я ни разу ни с кем не спала за всё время брака!
— Ни разу? — бросает Самойлов.
— Не нужно мерить всех по себе, — отвечаю. Беру себя в руки. А ещё — беру в руки чай. И сажусь церемонно, держа свою кружку.
Илья продолжает стоять у окна. Глаз не сводит.
— И давно это длится? — задаёт он вопрос.
Ах, вот о чём речь! Он за этим пришёл. Унять своё чувство вины? Уличить меня в этом. Не выйдёт!
— Это длится с тех пор, как я получила развод, — говорю ему честно.
Не совсем. Ведь с Витей у нас было раньше. Если считать тот его поцелуй, и объятия после ремонта… Но ему это незачем знать! Кто он? Бывший. Всего лишь.
Илья усмехается, лижет губу. И подходит к столу. Стул трещит, когда он садится. Буквально роняет себя.
— Ну, и как он тебе? — говорит с безобидной улыбкой. Словно подружка, которая хочет узнать обо всём.
Выдержав взгляд, адресованный мне, я вздыхаю:
— Отлично.
Самойлов сгребает солонку. Трясёт, проверяя. Будто хочет рассыпать её содержимое на пол.
— Он лучше меня? — этот вопрос повергает в смятение.
Мне охота смеяться! Но я вынуждаю себя быть серьёзной. Ведь речь идёт о жизненно-важных вещах.
— Что ты имеешь ввиду? — уточняю и пью. Чай меня согревает, и я решаюсь спросить, — Если ты про размер пениса, то не лучше. Но если про то, как его применять…
— Заткнись! — он бьёт кулаком по столу. И меня прошибает испарина.
Искажённое гневом лицо смотрит с таким отвращением, что мне хочется выплеснуть чай на него.
— Не смей повышать на меня голос, — вкрадчиво, сдержанно, стойко ему говорю.
Самойлов смеётся. Ладонью ведёт по лицу, собирая в пригоршню его выражение. И вот он, опять, безобидный! И тон его мягкий и ласковый, побуждает меня продолжать:
— И что ты намерена делать?
Сглотнув, ставлю чашку на стол:
— Ты о чём?
Илья, покачав головой, выдыхает:
— Об этом! Ты хочешь связать свою жизнь с автослесарем?
— А почему бы и нет? — улыбаюсь злорадно.
Он будто не верит:
— Может быть, он предлагал тебе руку и сердце?
«Предложит», — думаю я. Ведь уже не единожды слышала разного рода намёки на то, что пора познакомить детей, выйти в люди и стать настоящей осмысленной парой.
— Пока ещё нет, — пожимаю плечами, — Я, знаешь ли, после развода. Не спешу себя связывать узами брака.
— Он, наверное, гол, как сокол? — вопрошает Самойлов.
Какой напыщенный вид! Да он, верно, мнит себя Богом?
— Ошибаешься, — я сметаю пылинки с колен, — У него автосервис и мойка. Вполне обеспеченный муж.
Самойлов смеётся, склоняется, прячет в ладонях лицо:
— Ты серьёзно?
Встаёт и не может найти себе места. Точно запертый в клетке, меряет кухню шагами. Пыхтит.
— Ты же это назло мне всё делаешь, Настя? — выдаёт свой вердикт.
— Тебе? — вскинув брови, смотрю на него.
— Ну, а кому? — заявляет Самойлов, — Ты же не можешь всерьёз полюбить автослесаря? Привести его в дом, познакомить с детьми. Настя, это не твой почерк. Признайся, ты мстишь?
Я ошарашена. Даже слов подыскать не могу. Хватаю воздух распахнутым ртом.
— Самойлов, хочу огорчить тебя! Мир не вертится вокруг твоей персоны. Представь себе, есть много мужчин…
Но он обрывает меня недоверчивым смехом. Маячит, кусает губу.
— Я раскусил тебя, Настя! Признайся уже! Это блеф?
Я молчу.
— Этот твой слесарь, — продолжает Илья, — Он вообще в курсе того, что у тебя есть двое детей?
Я киваю:
— Да, в курсе.
— А он в курсе того, что у тебя на счету лежат два миллиона? — мечется он, словно пёс, что сорвался с цепи.
Я пожимаю плечами:
— Какая разница, в курсе он, или нет?
— Большая! — рычит он, как зверь, — Ты для него, как приманка. Копилка с монетами. Придёт время, он вытряхнет всё, без остатка! Сколько таких приживал?
— Он не такой, ясно тебе? — говорю, сцепив руки в замок.
— А какой он? — с издёвкой бросает Самойлов.
— Он лучше, — заявляю я, поймав его взгляд.
«Лучше тебя», — добавляю глазами. Илья смотрит пристально. На скулах видных желваки. И чего он так взвился? Боится, что деньги истрачу? Зачем же отдал?
— И чем же он лучше? — смеётся мой бывший.
— Тем, что он любит меня, — отвечаю.
Хотя Витя ещё никогда не говорил о любви. Но мне так хочется думать, что он меня любит. А иначе… зачем это всё?
Эта фраза его отрезвляет. Самойлов молчит, переваривает.
— Любит, значит? А ты? Ты тоже… любишь его?
Я вспоминаю объятия Вити. Как лежала в кольце сильных рук. Как он успокаивал, даже без слов. Не пытаясь узнать и залезть мне под кожу. Он просто был рядом, когда я так сильно нуждалась в заботе, в поддержке, в мужчине, который поймёт.
Глаза увлажняются. Я закрываю их. Тихо ему отвечаю:
— Люблю.
Самойлов молчит. И мне даже кажется, он ушёл. Сейчас я открою глаза и уже не увижу его.
Открываю. Стоит! Смотрит в сторону.
— Вот как быстро меняются предпочтения, — говорит с сожалением в голосе. Но о чём сожалеет? Я до сих пор не пойму.
— Да, — отвечаю, — Особенно, если жизнь даёт тебе повод меняться.
Он опускает глаза. Но когда поднимает их… Сердце моё прекращает стучать на какое-то время. А потом запускается вновь!
— Ты прости меня, Насть, — произносит Илья, незнакомым, несвойственным тоном. В нём нет больше злобы, обиды, попытки меня наказать. Возможно, впервые за всё это время, он просит прощения.
Я смотрю на него, и чувствую боль, которая снова пытается сбить меня с курса.
— А ты меня, — отвечаю, пока не сорвалась.
Он усмехается, трёт переносицу. Как делал всегда, ощущая вину.
— Ну, не знаю. Эраста Фандорина я ещё мог бы простить. Но такое…, - вздыхает, — Как его, кстати, зовут?
— А зачем тебе?
— Так, чтобы было.
Я не решаюсь сказать.
— Да брось, — напирает Самойлов, — Не думаешь же ты, что я буду бить ему морду?
— Почему же не думаю? Прецеденты были, — напоминаю с улыбкой.
Мы смотрим друг другу в глаза и молчим. И в этом молчании есть что-то странное.
Илья собирается. Вдруг вспоминает какое-то срочное дело. Я не держу его. Пускай поскорее уйдёт. Мне почему-то сейчас очень нужно остаться одной. И подумать.
— А знаешь, — произносит уже на пороге, — Я даже рад за тебя. Наверно? Не знаю! Не понял ещё.
Я усмехаюсь, кусаю губу. Не могу сказать того же. Но всё же бросаю:
