надо мной, схватил за грудки, наклонился и зашипел, брызжа слюной в лицо:
— Маму ты в это дерьмо впутывать не станешь. Она не переживет.
— И зная это, ты все равно продолжаешь… ходить к этой… к этой… — сипел я, сжимая и разжимая кулаки.
— У меня имеются определенные потребности, Семен. У любого мужчины они имеются.
— Но мама…
— Маму нужно беречь. Или ты бы предпочел, чтоб я вот это все с Валентиной проделал, м-м-м?
В голове промелькнули картинки той отвратительной сцены, и я в ужасе затряс головой. Конечно, я не хотел, чтобы он поступил с мамой вот так… Конечно, нет. Как ему такое вообще пришло в голову?!
— Вот видишь. Ты сам на свои вопросы ответил.
— А ты ее предал! — выплюнул я.
— Я просто выпустил пар. Мужчинам это время от времени надо. Ты сам скоро поймешь, в чем разница между добропорядочной женщиной и шлюхой.
Кажется, отец хотел еще что-то добавить. Но в глубине квартиры послышался тихий шорох, а следом и мамины шаги.
— Эй? Вы чего тут сидите, полуночники?
— Веду воспитательные беседы. Ты только глянь на него, Валь.
— О боже! — всплеснула руками мама. — Опять с кем-то подрался? Да что же это такое!
Больше мы к тому разговору с отцом не возвращались. А то, как сильно события того вечера на меня повлияли, я понял, лишь когда вырос. И действительно стал делить женщин на «добропорядочных» и «шлюх». Правда, встречами с первой категорией жизнь меня до Веры не радовала. А ее увидел и сразу понял. Вот она. Та, на ком нужно жениться.
Возвращая меня в реальность, тихонько хлопнула дверь. А секундой спустя Вера опустилась рядом на кровать. Я сцепил зубы, напоминая себе, что это моя жена… Которая к тому же перенесла операцию и довольно серьезное лечение после. Поэтому, как бы мне не хотелось ее по чуть-чуть развратить (какого черта я вообще решил, что теперь это допустимо, когда пересмотрел свои взгляды?), об этом стоило забыть как можно скорее.
Но как же тяжело! Когда меня от одного ее нежного запаха, как пацана, крыло. К тому же свое черное дело делали месяцы воздержания.
Уснуть удалось лишь под утро. На следующий день закрутила работа. А ко всему прочему еще и нашу сурмаму загребли на сохранение в стационар. У меня сердце оборвалось, когда я об этом узнал. Благо врач тут же объяснил, что это всего лишь перестраховка. Я выдохнул, но все равно не сразу смог отпустить ситуацию. Волновался. Переживал. Бесился. Катался в больницу каждый день. Пытал врачей, а потом сам, не в силах себе этого объяснить, до ночи сидел у палаты Анны, которая, глядя на это все, даже пригласила меня войти. Поначалу я, конечно, отказывался. Я вообще к ней испытывал некое странное предубеждение. Ноги которого, очевидно, росли из искреннего непонимания, какого черта так вышло, что в этой абсолютно чужой мне бабе росли наши с Верой дети. А ведь я читал, что многие родители, напротив, сближаются с сурмамами, проникаясь к тем огромнейшей благодарностью и теплыми чувствами. Меня же, напротив, тянуло в совершенно другую сторону. Я на эту Анну смотреть не мог.
— Семен Валерьевич, тут у меня диванчик. Ну что вы на этом стуле… — беспокоилась она. — Давайте я вам чай заварю?
— Разве вам не положен постельный режим?
— Да, но…
— Вот и лежите! — гаркнул я, а потом, все же взяв себя в руки, более дружелюбно заметил: — Чай я и сам сделаю.
Вот в такой кутерьме прошло, наверное, дней пять, прежде чем я понял — с Верой что-то не то. Что она не морозит меня очередным игнором и не мотает мне нервы. А просто не находит сил… На то, чтобы встать с кровати. Да просто на разговор со мной не находит. И вот тогда, когда до меня это, слава те боже, дошло, стало страшно. Я развернул ее к себе. Заглянул в пустые глаза и… тут же вызвал психиатрическую бригаду. А она даже возражать не стала, хотя я прямо при ней разговаривал с уже знакомым нам психиатром.
Вере диагностировали тяжелейшую форму депрессии и забрали в стационар. Я остался один со своими мыслями и странным чувством вины. И до того сильно меня накрывать стало, что я сам решил впервые жизни обратился к психологу. Ну, как? Нашел по отзывам какого-то супер-пупер специалиста. Договорился о времени сессии, заранее предупредив, что я категорически против видеосвязи. К удивлению, тот пошел мне навстречу. Правда, я все равно в последний момент чуть было все не отменил. Казалось, ну что мне кто-то мог сказать со стороны, чего бы я о себе не знал сам? Но в итоге сессия все же состоялась — и это лучше всего другого свидетельствовало о том, в каком отчаянии я находился.
Поначалу на наших сеансах я, отвечая на вопросы психолога, ничего кроме дискомфорта не чувствовал. Но тот так ловко меня пытал, что сумбур в моей голове стал помаленьку выстраиваться в более-менее стройный ряд. И что особенно радовало, мне никто не пытался давать советов. Скорее делалось все, чтобы я нашел ответы на все имеющиеся вопросы внутри себя.
— Семен, а почему вы вообще решили, что ваша жена не разделяет ваших пристрастий в сексе? Вы пробовали ее приобщить?
— Нет. Что за чушь? Это же…
— Что?
— Она не такая.
— Это всего лишь ваше представление о ней. Далеко не факт, что оно имеет под собой почву. Ваши личные когнитивные искажения…
— Не хочу это обсуждать.
— Но вас это беспокоит.
— Я спросил, как с этим справиться. С этой…
— С такими проявлениями вашей сексуальности?
— Типа того, — хмыкнул я.
— А если я скажу, что ничего такого в этом нет? Все, что вы рассказывали о своих желаниях, находится целиком и полностью в рамках нормальности.
Я думал об этом. Но поверить в это — все равно, что расписаться в собственной несостоятельности. Разве мог я признать, что позволял собой руководить каким-то допотопным, давно изжившим себя в современном обществе установкам? Нет. Да к тому же это было совершенно неважно! Не все наши проблемы сводились к сексу.
— Я просто хочу помочь жене справиться с депрессией. Давайте сосредоточимся на этом. Вряд ли ей вообще захочется секса по возвращении из психдиспансера!
— Хорошо. По крайней мере, мы, наконец, сформулировали ваш запрос ко мне. Уже легче. Давайте тогда вспомним события, которые предшествовали наступлению депрессии.
Я стал отматывать память назад и вновь запнулся о тот случай в ванной.
— То есть… вы
