Местные жители шли мимо остановки и оглядывались. То ли смотрели на двух московских психов, которые распивали чаёк на остановке, то ли им тоже хотелось отхлебнуть из Данькиного термоса.
Но больше всего меня поразили мои старушки-подружки из дома престарелых! Они вели себя совсем не так, как в те дни, когда я приезжала одна. Знаете, что они рассказывали мне? Что у них слабое зрение! Что слабый слух! Что храпит соседка. Что дышать нечем, а не проветрить – сразу простужаешься!
А тут? Все сразу стали с Данькой кокетничать и хихикать. И он хорош! Пришёл и спрашивает, громко ещё так, на весь этаж:
– Что, достала вас тут всех моя девушка?
«Моя девушка», – повторила я одними губами. Он сказал – «моя девушка»? Мне не послышалось?
– Ох, достала, – согласилась сразу Светлана Романовна, старушка, которую мы навещаем сегодня, – сил наших нет её развлекать!
Я кисло улыбнулась. Везёт мне сегодня на шутничков. Сначала один, потом – другая!
– А вы замок амбарный повесьте, чтобы она к вам проникнуть не могла, – посоветовал Данька, и я незамедлительно пнула его в бок.
– Да если бы они тут продавались, – со вздохом проговорила Светлана Романовна, – и вообще, вы чего притащились? Погода прелестная!
Она глянула в окно, где как раз всё потемнело и нахмурилось.
– Шли бы в музей вдвоём! На импрессионистов смотреть. О, я бы дорого дала сейчас за возможность сходить в Пушкинский музей! А вы не цените свою свободу, таскаетесь по каким-то бабкам! Ой, а это ещё что? Не надо! Не надо этого!
Это она про то, что я стала выгружать из Данькиного рюкзака пастилу, зефир и овсяное печенье. Она каждый раз вопит, что не надо было ей привозить ничего. И я каждый раз бормочу: ну как же не надо… надо же…
– А почему это не надо? – прищуривается Данька.
– Да чтобы вас не разорять!
– А мы и не разорялись, – пожимает плечами Данька, – мы это всё украли, не беспокойтесь! Нет, мы банк грабанули! Ну такой, небольшой.
– Небольшой банк и смысла грабить нет, – с видом знатной рецидивистки заявила Светлана Романовна, – вот большой – да! И вообще, у вас обоих больно лица добрые! Не можете вы банк ограбить. Вот я – да. Я могла бы!
– Одной левой, – подтверждает Данька, и они оба хохочут.
Я качаю головой, строго, как будто они – расхулиганившиеся дети, а я – их мать. Светлана Романовна и правда, как расшалившаяся девчонка, сунула Даньке «барбариску». Тот развернул её и тут же выронил на пол. Конфета укатилась под диван, и Данька встал на колени, чтобы её достать.
– Ты что это, милый мой? – удивилась Светлана Романовна, – никак предложение мне собрался делать?
– Угу, – пропыхтел Данька, заглядывая под диван, – предложение найти конфету и уничтожить, чтобы к вам со всего дома муравьи не прибежали на пир.
– А, это ладно, – лукаво улыбается Светлана Романовна, – а то я думаю, влюбился в одну, а предложение собрался другой делать.
Мы с Данькой оба дёргаемся от слова «влюбился». Он снова уронил конфету, которую только что достал, а я преувеличенно громко сказала:
– Светлана Романовна! Чай заваривать?
– Заваривай, милая, заваривай, – благодушно откликается Светлана Романовна, – хотя я бы не удивилась, дружочек, если бы ты мне предложение сделал. Я ведь ещё вполне себе хороша!
– Точно! – хором говорим мы с Данькой, и все смеёмся.
Когда чай заварен, дело доходит до историй. Светлана Романовна, раскрасневшись от горячего чая, а может, и от Данькиных шуточек, принялась рассказывать:
– Вот я, в отличие от вас, молодых, была девочкой покорной и послушной. Родителей слушалась, значит! Вот как-то пришли мы в гости. Меня там положили спать. На кровать. Укрыли шёлковым одеялом. А сами чай пить пошли. Только прихватили чемодан со столовыми приборами гостевыми. Чистое серебро хранилось в здоровом таком чемодане. А чемодан стоял между кроватью и стеной. Они его вытащили, а кровать не придвинули. Ну и получилось расстояние между кроватью и стеной.
Светлана Романовна хихикнула и развела руки на полметра.
– Небольшое. Но ребенку хватило. В эту дыру я и ввалилась. Вместе с шёлковым одеялом. Но, повторяю, я была ребёнком послушным! И решила, что так надо. Что такие порядки в гостях. И покорно заснула там! Прямо в дыре! А родители-то приходят – меня на кровати нет. Искали по всей квартире! Еле нашли…
Я хохочу, а Данька вопит:
– Вот я дур-рак!
Он даёт себе щелбан и добавляет:
– Надо было раньше его врубить! Это ж какие классные истории!
И Данька достаёт из рюкзака диктофон.
– Я на него записал мелодии для твоего выступления и специально взял с собой, чтобы ты потом послушала, – объяснил он мне.
– Да ты цэрэушник, как я погляжу, – усмехается Светлана Романовна.
– А вы откуда знаете? – парирует Данька. – Сами из наших, что ли?
– А то!
– И где ваш диктофон? – решаюсь я вдруг на шутку.
– В сердце, – серьёзно говорит Светлана Романовна и показывает. – У меня там, в сердце иногда покалывает, – признаётся она секунду спустя, – и тогда знаете что я делаю? Иду к директору! И говорю ему: «Вы не забывайте! Нашу сборную пошлют на Олимпийские игры в Сочи! А мы название не придумали! Предлагаю – «Олимпийские надежды».
Светлана Романовна рассмеялась и тихо добавила:
– Представляете? У нас тут многие еле ходят… Такие вот олимпийские надежды… Но вот посмеёмся, и у меня в сердце иголочки стачиваются…
Глава 14
Своя девушка, свой парень
На обратной дороге мы сидели в маршрутке так близко друг к другу, словно нас сплавили. Мы слушали музыку, которую Данька записал на диктофон, один наушник у меня в ухе, другой – у него.
Это оказалась такая радость – помолчать с человеком об одном и том же. Моё сердце постукивало, отдавая в виски, в запястья, в губы, особенно если он касался меня нарочно или нечаянно то мизинцем, протягивая руку, чтобы поднять с пола рюкзак, то локтем, когда рылся в рюкзаке в поисках фотика.
Наконец он нашёл его и протянул мне фото Светланы Романовны. На нём она, разведя руки, рассказывала про то, как она заснула девочкой за кроватью. И по её довольной улыбке было видно, как она предвушает смешную концовку.
