Заметив Франсину в окне кухни, Холли помахала рукой в ответ на ее приветливое «Bon jour»[4]. Маленькая и пухленькая, с постоянной улыбкой на лице, экономка не говорила по-английски, однако с первых минут знакомства Холли чувствовала себя с ней совершенно свободно.
«Он держится прямо как хозяин дома», — с некоторым ехидством подумала она о Деве. Это была их первая встреча после сцены на пляже, но если он и вспоминал о ней, то ничем этого не показывал. Впрочем, с какой стати ему показывать? Тогда Дев просто рассвирепел, но он весьма привлекательный мужчина, и в предложениях недостатка не будет. При этой мысли Холли ощутила укол ревности.
Внезапно, несмотря на жаркий день, ей стало холодно, на слегка загорелой коже выступили мурашки. Три недели. Три напряженных, эмоционально насыщенных недели, а поскольку Дев находился здесь еще дольше, ему пора уезжать. Может, он работает во Франции над каким-то материалом? Дев вроде и не спешит, не намекает на отъезд. Нет никаких призраков, что он готовит что-то особо интересное, но ведь это его принцип. Такое впечатление он производил и на Тенерифе.
Визгливый звук нарушил тишину, и из-за угла дома вышел парнишка, катя перед собой тачку. Он остановился и заговорил с Девом. Холли улыбнулась ему, но парень держался робко и опустил голову, избегая ее взгляда.
— Да ведь это же… он…
— Что — он?
— Это мальчишка, который стащил у меня сумку! Что он здесь делает?
— Он у меня работает.
— Не понимаю. Как? Зачем?
— Он нуждался в работе, а Франсина — в помощнике. По утрам Леон работает на меня, а два дня по вечерам помогает в конюшне.
— Удивляюсь, что ты принял на работу вора, — недолго думая выпалила Холли.
— Он не вор, — спокойно возразил Дев, — Да, он выхватил у тебя сумку, потому что ему нечего было есть. Дай ему средства к существованию, и необходимость воровать отпадет.
— Вот уж не предполагала в тебе столь трогательную, веру в человека.
— Неудивительно, ты многого обо мне не знаешь. Но если ты так убеждена, что Леон — вор, почему ты не передала его в полицию и не предъявила обвинение?
В самом деле — почему? Холли задумалась. Неприятно, если бы мальчишку засадили в тюрьму, Ведь ему лет семнадцать — восемнадцать, не больше, он едва вышел из мальчишеского возраста. К тому же не успел причинить ущерб…
Холли пожала плечами:
— Наверное, чтобы дать ему шанс.
— Вот именно. Чтобы дать ему шанс. — Дев улыбнулся, но в глазах не появился свет. — Ирония судьбы, не правда ли? Ты можешь дать шанс незнакомому человеку, а того, кто любит тебя, лишаешь надежды.
— Я люблю Алекса.
— Это ты уже говорила. Хотя не пойму, кого ты стараешься убедить — себя или меня?
— Надо же, самоуверенный Девлин Уинтер в чем-то сомневается! — перешла в наступление Холли.
— Почему бы и нет? Я всего лишь человек, как и ты. У меня свои надежды, страхи, желания…
— А как насчет моих желаний? Например, желания, чтобы меня оставили в покое?
— Выходи замуж за Кордри, и у тебя никогда не будет покоя.
— А если я выйду за тебя, то попаду в ад. Ох, какая же я глупая! Ведь ты этого не предлагаешь, верно? Забавы на пляже в полночь или возня под простыней в память о добрых старых временах…
— А ты бы это сделала?
— Что именно?
— Вышла бы за меня?
— Поскольку вопрос гипотетический, он не требует ответа, — насмешливо бросила Холли.
— Другими словами, нет?
— Если бы ты оказался даже последним мужчиной на земле, Девлин Уинтер, я бы ответила «нет».
— Так уверена, Холли. Всегда во всем уверена, — с упреком произнес Дев.
Он не выглядел слишком огорченным. И не стал ее уговаривать. Холли вскочила и, подойдя к ограде, сосредоточила взгляд на лошадях, рысью бегущих по кругу. Она помахала Джонатану, с ужасом вдруг увидела, что он едва не упал, но тотчас выпрямился и засмеялся. Как он уверен в себе! Словно Дев. Словно Алекс. Типично мужское качество, с горечью решила Холли. Самоуверенность.
— Он похож на твоего отца.
Холли обернулась. Джонатан похож на отца? Впрочем, со стороны виднее, может, Дев и прав.
— Тебе его очень не хватает?
— А ты как думаешь?
— Я не думаю, я знаю. Ты была почти ребенком, когда потеряла его.
— Вряд ли, — холодно возразила она.
— Нет. Ты весьма экстравагантным способом соблазнила меня на пляже.
— Я это сделала?
— Что?
— Соблазнила тебя.
— Кто-то соблазнил, — уступил Дев, улыбнувшись воспоминанию. — Афродита поднялась из волн морских, прекраснейшая женщина, совсем нагая, и я был сражен.
— Ты вроде говорил о ребенке, Дев, — с легким вызовом напомнила Холли.
— О нет, не ребенок. Женщина. С женским разумом, телом, желаниями.
— Но ты ушел. Почему, Дев? — спросила она, ощутив ледяное прикосновение к сердцу. — Ты утверждал, что все дело в моем возрасте.
— Не в твоем возрасте, Холли, а в моем. Я был слишком стар для тебя.
— Не лги, Дев. Хотя бы теперь.
— А что дала бы мне ложь?
— Чем ты озабочен? Одному Богу известно. Не деньгами, это уж точно. По крайней мере на этот раз.
— Как тебя понимать?
— Деньги. Истинная причина, по которой ты сбежал?
— Я же говорил, ты ошибаешься. Что я могу еще сказать, чтобы убедить тебя?
— Единственный человек, который знал правду, мертв. По твоей вине, Дев. Поэтому не говори ничего. Я ничего не хочу слышать.
— Ради всего святого, женщина! — Дев развернул ее лицом к себе. — Ты несправедлива. Что я должен тебе сообщить?
— Ничего. Побереги слова, Дев. Убедительные, правдоподобные, а на самом деле лживые слова. Потому что я знаю. Потому что мы разговаривали с папой в ночь перед его смертью. Он сказал…
— И что же он сказал? — очень тихо спросил Дев, сжимая ее руку и вплотную придвигаясь к ней.
Холли облизнула губы. Для нее перестало существовать все на свете, кроме Дева, чья ненависть изливалась на нее потоком. Любовь и ненависть — чувства-близнецы, расстояние между ними близко к критическому. Она любила его и ненавидела, презирала и хотела его. Даже сейчас хотела. Выхода нет. Ее всегда будет тянуть к нему, до самой смерти. Вопреки прошлому. Но она должна отречься от него, отречься от себя.
Отречься от него? Не выйдет, с какой-то истеричной горячностью подумала Холли, ведь Дев ненавидит ее почти так же сильно, как она его. Любовь и ненависть. Именно теперь ненависть взяла верх.
— Я жду, Холли, — ледяным тоном напомнил Дев. — Терпение мое истощается. Что сказал Грегори? Ну?
— О, я не знаю…
— Лжешь!
