Джейми Макгвайр - Мое прекрасное искупление (ЛП)

— Нет, — ответил он приглушенным голосом.

Я вздохнула.

— Ты действительно не хочешь поговорить? Или я требую этого от тебя?

Он опустил руки на колени и сел обратно.

— У нее был рак.

— У Камиллы?

— У моей мамы.

Воздух в комнате стал тяжелым настолько, что я не могла двигаться. Я не могла дышать. Все, что я могла делать — это слушать.

Глаза Томаса были прикованы к полу, его ум был поглощен плохим воспоминанием.

— Прежде чем она умерла, она поговорила с каждым из нас. Мне было одиннадцать. Я много думал об этом. Я просто не мог, — он сделал глубокий вдох, — представить, каково это было для нее — попытаться рассказать своим сыновьям все, чему она хотела учить нас всю жизнь, имея в запасе лишь несколько недель.

— Я не могу себе представить, каково это было для тебя.

Томас покачал головой.

— Каждое слово, которое она сказала, даже каждое слово, которое она пыталась сказать, отпечаталось в моей памяти.

Я откинулась на подушки, подперев голову рукой, и слушала, как Томас описывал то, как его мама тянулась к нему, как красив был ее голос, даже несмотря на то, что она с трудом могла разговаривать, и как сильно она любила его, даже в последние минуты ее жизни. Я думала о том, какая женщина должна была вырастить такого мужчину как Томас вместе с еще четырьмя мальчишками. Какой человек мог сказать «До свидания» с достаточной силой и любовью, чтобы сохранить детство своим детям? От его описания у меня в горле встал ком.

Брови Томаса сдвинулись.

— Она сказала: твоему отцу нелегко будет это принять. Ты самый старший. Мне жаль, и это несправедливо, но это ложится на тебя. Ты должен не просто заботиться о них. Будь хорошим братом.

Подперев ладонями подбородок, я наблюдала, как эмоции пробегают по его лицу. Я не могла поставить себя на его место, но я сочувствовала ему так сильно, что мне пришлось побороть желание обхватить его руками.

— Последнее, что я сказал моей маме — что я постараюсь. То, что я собираюсь сделать с Трэвисом, ни хрена не похоже на то, что я стараюсь.

— Серьезно? — с сомнением спросила я. — Вся та работа, которую ты проделал в этом деле? Все ниточки, за которые тебе пришлось дергать, чтобы Трэвиса завербовали, вместо того, чтобы отправить за решетку?

— Мой отец — детектив полиции в отставке. Ты знала об этом? — Томас посмотрел на меня своими темно-ореховыми глазами. Он был по уши в своем прошлом, семейном багаже, вине и разочарованиях.

Я не знала точно, насколько хуже могла стать эта история. Часть меня боялась, что он собирается признаться в том, что с ним плохо обращались.

Помедлив, я покачала головой.

— Он… тебя бил?

Лицо Томаса сморщилось от отвращения.

— Нет. Ничего такого, — его глаза потеряли фокус, — Отец стоял на учете несколько лет, но он хороший человек.

— Что ты имеешь в виду? — спросила я.

— Это было сразу после того, как она в последний раз поговорила со мной. Я плакал в коридоре, прямо у двери в спальню. Я хотел выпустить из себя все это, и мальчики не увидели бы меня. Я слышал, как мама просила отца оставить работу в участке и заставила его пообещать, что мы никогда не пойдем по его стопам. Она всегда гордилась им, его работой, но она знала, что ее смерть будет тяжким испытанием для нас, и она не хотела, чтобы отец делал работу, из-за которой мы могли стать сиротами. Отец любил свою работу, но он пообещал ей. Он знал, что мама права. Наша семья не могла пережить еще одну потерю.

Он провел большим пальцем по губе.

— Мы так близко подобрались с Трентоном и Трэвисом. И с Эбби, они чуть не погибли в том пожаре.

— Твой отец знает?

— Нет. Но если бы с ними что-то случилось, он бы не пережил этого.

Я тронула его колено.

— Ты хорош как федеральный агент, Томас.

Он вздохнул:

— Они не увидят меня таким. Я потратил остаток детства, стараясь быть взрослым. Я провел много бессонных часов, стараясь придумать, кем еще я могу быть. Я не мог позволить отцу нарушить обещание, данное ей. Он так сильно любил ее. Я не мог так поступить с ним.

Я дотянулась до его руки и взяла ее в свою. Его история была намного хуже, чем я думала. Я не могла представить себя, какой груз вины он носил на себе каждый день, любя работу, которую он не мог предположить, что будет иметь.

— Когда я решил поступить в Бюро, это была самая тяжелая, самая волнительная вещь, которую я когда-либо делал. Я много раз пытался сказать им, но я просто не могу.

— Тебе не нужно говорить им. Если ты действительно думаешь, что они не поймут, тогда не делай этого. Этот тайна, которую ты должен сохранить.

— Теперь это будет тайна Трэвиса.

— Хотела бы я, — я положила другую руку поверх его, — чтобы ты мог увидеть это так, как вижу я. Ты защищаешь его, насколько можешь.

— Я учил Трэвиса ходить на горшок. Я купал его каждый вечер. Мой отец любил нас, но он был погружен в свое горе. Через некоторое время, когда он нашел новую работу, он стал пить, пока не отключался. Он покончил с этим. Он все время просит прощения за то, что нашел простой выход. Но я вырастил Трэва. Я обрабатывал его царапины. Я побеждал в стольких боях с ним и дрался рядом с ним. Я не могу отправить его в тюрьму, — его голос надорвался.

Я покачала головой:

— Тебе и не нужно. Директор согласился нанять его. Он дома, свободен.

— Ты понимаешь, с чем я имею дело? Трэву придется обманывать семью и жену, как я это делал. Но я выбрал это, и знаю, насколько это тяжело, Лиис. У Трэвиса нет выбора. Не только отец будет разочарован, Трэвису придется быть под прикрытием. Только директор и наша команда будут знать. Ему придется лгать всем, кого он знает, потому что я знал, что его связь с Бенни помогла мне с его назначением. Я его гребаный брат. Что за человек делает подобное со своим братом?

Было тяжело видеть ненависть Томаса к себе, особенно зная то, что у него не было передышки в этом деле.

— Ты сделал это не только для назначения. Ты мог сказать себе так, но я не куплюсь на это, — я сжала его руку, — его страдания были настолько тяжелыми, что даже я могла почувствовать их, — И ты не заставлял его заниматься противозаконной деятельностью. Ты всего лишь пытаешься объяснить ему последствия его действий.

— Он ребенок, — сказал Томас сбившимся голосом, — Ему вот-вот исполнится двадцать один, Господи. Он хренов ребенок, и я несу ответственность за него. Я уехал в Калифорнию, не оглянувшись, а теперь он в серьезном дерьме.

— Томас, послушай меня. Ты вбил это себе в голову. Если ты не веришь в причины для вербовки Трэвиса, то он уж точно не станет этого делать.