Виктория Миллиан - Идеальный партнёр

 - Я гуляю, я гуляю. Я бы лучше почитал газету. Мне Даня вчера принёс целую пачку харьковских газет. Но я даже остановиться не могу. Эта лысая дохлятина сразу ложится на землю. Потом она кашляет, а Ханна меня ругает, что я не жалею животное. Вот, смотрите, - он продемонстрировал, остановившись, и собака сразу же опрокинулась на бок, так, что все четыре лапы оказались в воздухе.

 - Встань немедленно, ты простудишь лёгкие, когда ты уже сдохнешь!

 Он наклонился, поставил собаку на ноги и тут же осторожно потянул её дальше. Собака молча, не глядя, потащилась за ним вслед, всем своим видом выказывая Лазарю полную взаимность.

 Хайнц любил животных, особенно собак, но чувства Лазаря Глазмана его не оскорбили.

 - Хватит, идём домой, - сказал старик, - пойдёмте, молодые люди. Иди-иди, - добавил он, обращаясь к мрачной Мальве, - дойдёшь сама, чёрт тебя не возьмёт.

 С этими словами Лазарь наклонился и осторожно взял собаку на руки:

 - Вы знаете, Лорочка, я так боюсь, что она сдохнет. Ханна этого не переживёт. Жена моя сдала последнее время, - повернулся он к Хайнцу. - Без конца рассказывает, кто ещё из знакомых умер в Харькове. Вы не удивляйтесь.

 Он позвонил в дверь квартиры на первом этаже, дверь открыла Ханна.

 - Пошей ей попону, мамочка. Уже холодно раздетой гулять. У нас гости, я поставлю чай, - сказал Глазман и быстро прошёл в глубь квартиры.

 - Я пошью. У меня остались куски от этого платья. Иди на кухню, детка, - сказала Ханна собаке и повернулась к гостям.

 Хайнца нестерпимо душил смех. Ему много раз приходилось замечать, как похожи бывают собаки на своих хозяев. Природу явления он не очень понимал. То ли хозяева неосознанно выбирали питомцев, похожих на себя, то ли общий образ жизни делал их потом похожими. Хайнц много раз этому удивлялся. Но здесь это сходство было просто непереносимым. Особенно, когда Хайнц представил себе Ханну и Мальву в одинаковых тёмно-синих платьях в очень мелкий белый цветочек, он, кажется, всё-таки не выдержал и застонал.

 - Здравствуй, деточка, - Ханна погладила Лору по щеке и поцеловала. Потом с той же естественностью она повернулась к Хайнцу, провела мягкой старческой рукой по щеке и поцеловала его тоже:

 - Здравствуйте, деточка.

 "Деточка" она говорила по-русски, на его имя особого внимания не обратила и себя не назвала. Имена были неважны, и это было так естественно, что у Хайнца от её ласкового прикосновения дрогнула диафрагма. Он даже ничего не подумал. Но, кажется, ему впервые почти за тридцать лет захотелось домой.

 - Лазарь, куда ты пошёл? Надо сделать чай. Ты что, не видишь, что у нас гости?

 - Я уже накрываю, мамочка! - без тени протеста отозвался из кухни Лазарь.

 Они прошли за тяжело шаркающей большими комнатными тапочками хозяйкой. Хайнц уже без тени улыбки, а с каким-то саднящим чувством смотрел на стоптанные задники тапочек, на её отёчные толстые ноги с блестящей на щиколотках кожей. Она была совершенно бесформенная. Платье с коротким рукавом беспощадно открывало свисавшую с локтей дряблую кожу. Очень редкие серые волосы, всё ещё мелко вьющиеся, не скрывали пигментных пятен на голове. У Хайнца сжалось сердце. Он никогда не видел свою мать такой старой, хоть она уже не была молодой, когда - четырнадцатилетним - он ушёл из дома.

 Хайнц посчитал: в сороковом матери и отцу было по 22. В сорок пятом - 27. Сестра родилась в пятидесятом, а он, Хайнц, - в пятьдесят седьмом. Значит, она родила его в 39 лет. А когда он ушёл, ей было уже 53. Значит, сейчас - 82.

 Она точно такого возраста, как Ханна, - подумал Хайнц. Неужели его мать так же выглядит? Он никогда об этом не думал. Сестра о внешности не вспоминала. Он виделся с сестрой довольно регулярно, через неё помогал родителям, но её рассказы старался - хоть и мягко - перебить. Почему-то подробности их жизни он знать не хотел.

 Может быть, это будило глухое чувство вины. Ведь мать ему в тот день ничего не сделала. Она его просто не защитила, когда отец тащил его. Хайнц обозвал отца и его друга Юргена нацистами, услышав, что они вспоминают о фронте.

 Слова Хайнца прозвучали тогда так смертельно и неожиданно ещё и потому, что отец, отличавшийся всегда необыкновенным юмором, рассказывал какую-то грубовато-смешную историю из тыловой жизни. Хайнц помнил, как смотрела на него мать, когда отец тащил его в чулан. Она даже и не собиралась его защитить. Хайнц не помнил, чтобы мать когда-нибудь его ласкала. Наверное, все родители не любят, когда их стыдятся.

 Лора, а за нею Хайнц прошли по узкому коридору на кухню и уже под пение чайника сели за стол. Парадный красный сервиз ждал их. Ханна посадила их рядом, а сама села напротив. Лазарь остался на ногах и прохаживался мимо стола по длинной кухне.

 - Ты похудела, деточка, - погладила Ханна Лору по руке. - И ты кашляла, когда вошла. Я слышала, - тут она строго посмотрела на Хайнца: - Она, наверное, не носит кашнэ. Надо же следить, деточка!

 Хайнц не следил и почувствовал сейчас угрызения совести, потому что даже не знал, что такое "кашнэ", которое по его халатности не носит Лора.

 - Столько смертей, деточка. Столько смертей. Я вчера звонила в Харьков Клавдии Ивановне - соседке Кагановичей, что уехали в Австралию. У них в доме целая семья покончила с собой. Двое детей! Потеряли работу отец и мать одновременно. С одного завода. Лучше, когда на разных заводах работают. Тогда не платят зарплату или сокращают не одновременно, - практично закончила она.

 - Я слышала об этом, - сказала Лора, мрачнея, - но Дима мне говорил, что это на Павловом Поле, а ваши друзья с Салтовки, по-моему?

 - Ах, на Павловом Поле - другие. Там только одна пожилая пара. Без детей. Какие там пенсии, вы знаете, - обратилась Ханна к Хайнцу, он послушно кивнул, не имея ни малейшего представления. Она продолжила: - Детей жалко. Мы - старики, нам всё равно умирать. Говорят, что эта учительница с Павлова Поля поломала бедро на участке. Им, как заслуженным пенсионерам, выделили участок для картошки на Алексеевке. Алексеевка - это же близко, удобно. Всё лето обрабатывали, а убрать не могли. Вот они и...

 - Решили все проблемы, - включился в разговор Лазарь. Он ещё быстрее заходил мимо стола, а потом вдруг резко остановился и подался вперёд:

 - Нехорошо говорить при иностранце, но за зиму в области в Домах престарелых умирает половина стариков. Мне писал мой коллега Васютин. Он после пенсии в строительном отделе собеса работает.

 Хайнц с мрачной усмешкой отметил, что здесь, в центре Гамбурга, его назвали иностранцем. Ему больно было слушать, но он слушал, глядя, как у обеих женщин медленно текут слёзы. Только у Ханны - из внутреннего угла, а у Лоры - из наружного. Лазарь продолжал быстро-быстро: