Виктория Миллиан - Идеальный партнёр

 - Если бы это было единственное отличие, - усмехнулась Лора.

 - Да, что-то там есть такое... - Он замолчал.

 Замолчала и она, помрачнев, а потом она вдруг улыбнулась, как будто сформулировав какую-то мучавшую её неуловимую мысль:

 - Я сейчас покажу тебе, что такое Россия!

 Она быстро вытряхнула салфетки из большого стакана с кудрявой надписью Кока-Кола и под удивлённый взгляд кельнерши набрала в него песку, лежавшего под ногами вперемешку с мелкой пляжной галькой. Хайнц, так же улыбаясь, успокоил жестом высокую, румяную от ветра немку, что, мол, заплатит в случае чего.

 - Смотри. Что ты видишь?- спросила Лора, протягивая наполовину наполненный стакан.

 - Аморфную массу.

 - Хайнц, ты - лапочка. Это как раз нужное слово!

 Хайнц с готовностью согласился, что он лапочка. Лора продолжала:

 - А теперь мы приложим к аморфной массе внешнее воздействие. Просто потрясём его, -  она мелко трясла стакан, и там происходило чудо: совсем мелкие песчинки оседали на дно, чуть покрупнее - ложились выше, потом мелкие камушки, и наконец - галька покрупней.

 - Здесь появилась чёткая структура. Если оставить в покое, через некоторое время всё опять перемешается и превратится в аморфную массу. До новой встряски. Она структурируется от встряски! Россию победить нельзя. Вы её совсем не понимаете!

 Спасение России вернуло им хорошее настроение. Уезжать не хотелось, но было холодно. Хайнц вдруг ахнул:

 - Совсем забыл! Я же думал, что когда-нибудь в машине тебе будет холодно. У меня есть...

  - он потащил её к Карлу, - я купил... - сказал он, вытягивая из фирменного пакета стёганую аквамариновую куртку.

 - Ты с ума сошёл! - Но она уже с удовольствием погружалась в пуховое тепло. - Как в Канаде: солнце, ветер и пуховая куртка!

 Она уже раньше рассказывала, что жила год в Канаде у подруги, пытаясь остаться в стране. Богатые монреальские кузены помогали ей, но родство оказалось слишком дальним. Остаться, в конце концов, не удалось.

 Монреаль. Лора любила этот город с горой. С горой на большом острове, лежащем посредине могучей реки Сен-Лоран. Единственной, вытекающей из Великих Американских озёр. Реки, в устье которой - настоящий океанский залив! - заходят кормиться киты.

 Монреаль. Такой североамериканский и европейский одновременно. Второй после Парижа франкоязычный город мира. Лора почти год жила там на Плато Монт-Рояль, на Шербрук, недалеко от Папино и госпиталя Нотр-Дам. Там она подрабатывала, мыла полы по ночам. Об этом она Хайнцу не рассказывала. Не потому, что стыдилась, просто не хотела причинять ему лишнюю боль.

 Остаться не удалось. После начала перестройки в СССР Канада, естественно, ужесточила свои эмиграционные порядки. А бывший Союз больше не был тоталитарным государством. Чем он был?

 Лора жила у Динки, своей университетской подруги, вышедшей замуж за учившегося в России алжирца-кинорежиссёра. После окончания учёбы Динка уехала с ним и двумя детьми в Богом благословенную Канаду. Но Махмуд не нашёл себя там. Он пил. Сидел почти каждый вечер в бистро на Сен-Дени с такими же печально-весёлыми друзьями-алжирцами, с жаром обсуждая несчастья своей страны и блестя прекрасными восточными глазами.

 Они все - бывшие советские студенты - потеряли, учась в Союзе, родину, религию, но не приобрели никакой полезной на Западе профессии. А Динка была программистом. Быстро нашла работу и пошла в гору, как ракета. Она пыталась тянуть Махмуда за собой. Надолго ли её хватит? Грустно.

 Стоя сейчас на балтийском ветру в Травемюнде, Лора не думала о грустном. Наоборот. Она рассмеялась, вспомнив и начав рассказывать Хайнцу, как однажды они с Динкой поддались на уговоры Махмуда и тоже пошли в это бистро, но не с мужчинами, а как бы сами по себе.

 Бистро, кстати, оказалось очень приятным. С артистической атмосферой, которую поддерживали висящие на старых кирпичных стенах театральные плакаты разных лет из маленьких театров, тянувшихся вдоль Сен-Дени до самой Онтарио-стрит и даже, кажется, ещё выше по крутому монреальскому холму - до Шербрук.

 Динка и Лора потом стали заходить пару раз в месяц к очень милому, сразу запомнившему их по именам пожилому хозяину-французу. Высокий, очень красивый официант Ален тоже обращался с ними, как со своими, целовал по-братски в щечку, встречая и прощаясь, и даже часто - зная их привычки - держал по пятницам до семи зарезервированным их любимый столик у окна и обижался, когда они пропадали надолго. Но так обращались со всеми завсегдатаями. Кебекуа! Очень приятные открытые люди.

 - А когда мы вошли в первый раз и глаза привыкли к полумраку, мы буквально чуть не свалились на пол, - Лора уже не могла удержаться от смеха при воспоминании и дёргала непонимающего Хайнца за руку.

 - Представляешь, там, среди плакатов, висел огромный портрет Ленина. И никто: ни хозяин, ни обслуга - не имел ни малейшего понятия, кто это!

 Хайнц слегка пожал плечами: что здесь такого?

 - Ах, ты несоветский! Ты не чувствуешь, что для нас это было! Набившая оскомину пропаганда в Совке, но в Монреале! Мы стали допытываться, почему же он тут висит, великий вождь мирового пролетариата, если никто даже не подозревает, кто это. И хозяин невинно пояснил: господин руку так выразительно держит на дверь, а там - лестница на этаж кухни и туалетов. О, Хайнц! Мы так хохотали, что пришлось немедленно последовать за перстом Ильича!

 Лора, всё ещё смеясь, стала вспоминать другую историю из Монреаля. Хайнц любил её истории. Хотя на самом деле ему было почти всё равно, что она рассказывает, лишь бы смеялась. Ну, что ему Ленин... Лишь бы смеялась.

 - Мы сели у окна. Потом всё время туда садились. А в первый раз ещё не успели заказать, а нам уже принесли светлое пиво и солёные оливки. Официант подмигнул: это вам передали мужчины с того столика. Мы посмотрели и увидели за единственным большим круглым столом, прямо под портретом Ленина, компанию Махмуда. Мы так и не заказали ничего сами. Следующий раз Ален опять принёс и многозначительно указал на веселившихся ребят. А мы пошли с условием сидеть независимо, как будто не знаем друг друга. Но тут Динка не выдержала и говорит: "Не удивляйся, это НАШ муж." - Тогда уже и Ален захохотал и помчался в сторону кухни!

 Они медленно брели по сияющему пустому пляжу, обходя пронумерованные шезлонги. Хайнц неожиданно сказал:

 - Ты с такой добротой рассказываешь обо всех: русских, евреях, французах. Ты только немцев не любишь.

 - Неправда!

 - Ну кроме одного, разве что.

 - Хайнц, немцы - чувствительные и даже сентиментальные люди, но испорченные своим чрезмерным пристрастием к правилам и организации. Ты понимаешь, о войне я не говорю. Хотя там, может быть, именно эта смесь и была самым страшным... Но это обсуждать неинтересно.