Не романтическое «Жить без тебя не могу», но тоже приятно.
* * *
После такой ударной дозы эндорфинов остаток дня пролетел незаметно и легко. Плакать я уже больше не могла. Злиться на кого-то – тоже. Идеальный главбух.
Работа кипела. Коллеги без опаски заглядывали в кабинет. И даже утрясти вопросы с похоронами Антона Павловича удалось всего за три звонка.
С бюрократической точки зрения, умереть в нашей стране однозначно было проще, чем родиться. В больнице никто не тянул с заключением. В доме ритуальных услуг не пришлось ждать свободной даты. А вместо рассылки кипы приглашений хватило разговора с кухаркой.
Глаза от этих дел все ещё болели, переносицу иногда ломило, но голова работала четко. Настолько, что, когда закончился рабочий день, я не стала засиживаться и поехала домой.
Уже в квартире отсутствие князя дало о себе знать. Нет, я не страдала из-за тоски. Не думала каждую минуту, как он там без меня, несчастный.
Впервые за два дня никто не покушался на моё белье, не мучил уши соседей нашими воплями и пустота в холодильнике не заставляла краснеть от стыда и выдумывать рецепты первого, второго и десерта из картофеля.
Отлично было без Абашева! Привычно, уютно и тихо. И о сотрясении мозга у детей волноваться не приходилось. Мать никто не раскачивал. К ним снизу не ломился. Идеальная жизнь свободной беременной женщины.
С этими мыслями я благополучно прожила до вечера. Легла спать и даже уснула. И лишь где-то в середине ночи резко захотелось оказаться у Дамира под боком.
Не секса ради!
Не из-за женского заскока!
А потому что окно на кухне как-то странно хлопнуло. В тишине показалось, что я слышу чьи-то шаги. И из кухни в свете луны мелькнула тень.
Все было точь-в-точь как в фильмах ужасов. Даже мой холодный пот на спине.
Не зная, как поступить, долгое время я лежала неподвижно. Щуря глаза, притворялась спящей. А потом нащупала на прикроватной тумбочке ножку торшера, раритетного, металлического, без лампочки, но очень тяжелого. И, готовая дать бой, отправилась в кухню.
Так я еще не кралась никогда. Даже в студенческие годы, когда среди ночи нужно было проскользнуть мимо грозной вахтерши в общежитии. Любимый скрипучий паркет не выдал меня ни одним звуком. В темноте удалось аккуратно обойти все углы и мебель.
Вот только, как скоро выяснилось, все мои старания были напрасны. Сердце чуть из груди не выпрыгнуло, когда я входила на кухню. Но ни здесь, ни в коридоре никого не оказалось.
Из щели открытого на проветривание окна дуло холодным воздухом. Отбрасывая замысловатые тени, на ветру колыхалась занавеска.
И ни нежданных гостей.
Ни наглого соседского кота, который иногда заглядывал ко мне на огонёк.
Никого.
Наверное, все же беременность и переизбыток секса со мной что-то сделали. С чего вообще взяла, что кто-то мог влезть в окно? Да, этаж всего второй. Да, никаких решеток на окнах. Но красть у меня было нечего. Рабочих документов я дома не хранила. А деньги, небольшая сумма, которую скопила после возврата кредита, лежали в банке.
Придурь какая-то. Игра беременного мозга. Но, как я ни ругала себя, как ни смеялась над героическим походом на кухню, уснуть этой ночью так и не удалось.
Думалось почему-то о Питере. О широкой кровати, в которой сейчас спал сладким сном мой князь. И о его окнах. Уж у кого-кого, а у Абашева даже штора без разрешения и не дернулась бы.
Да что там штора! Я бы и сама не рыпнулась. Лежала бы сейчас залюбленная до состояния недвижимости и смотрела сны.
О князе.
О двух малышах, похожих на него.
И об усадьбе, где эти трое носились бы на руках и ногах. И не вспоминала бы, прикасалась ли я вообще к этому гребаному окну или нет.
* * *
После бессонной ночи чувствовала я себя как Буратино – бревном необыкновенным. Виски ломило. Единственная в день разрешенная чашка кофе оказалась неспособна взбодрить мое трехместное тело. И только длинный список дел заставил выползти из дома.
Впрочем, скоро и разбитость, и сонливость забылись. Начатая накануне инвентаризация ударными темпами длилась до самого обеда, а после него Соня отвезла меня в усадьбу на похороны.
Удивительная штука, но, когда Сиятельства не было рядом, мои слезные железы не реагировали ни на какие раздражители. Вместо того чтобы выть у гроба в два ручья, я сама успокаивала собравшихся.
Кормила валерьянкой кухарку, которая отработала на Антона Павловича тридцать лет и не могла поверить, что её кулебяки больше ему не нужны. Вытирала слезы ещё крепкой, но тоже возрастной почтальонше. Та пару раз в неделю и в мороз, и в жару привозила Левданскому газеты и пила с ним чай.
Гладила по голове молодую жену плотника, которая в конкурсе на слезливость уверенно держалась на первом месте.
Ещё я успокаивала мужиков. С ними было проще всего. Хватило обещания продолжить платить, как платил прежний хозяин, и небольшая команда работников дружно принялась успокаиваться самостоятельно – водочкой, селедочкой и всем остальным, что мы с Соней успели купить по дороге в гастрономе.
На какие шиши буду выполнять свои обещания, я пока не думала. На сбережения в банке – Антон Павлович завещал мне и счет – можно было рассчитывать только через шесть месяцев. А с учетом всех налогов, в какие обойдется наследство, вряд ли там останется хоть рубль.
Свой «золотой запас» был не так уж велик. А из неучтенных источников дохода пока имелась лишь платиновая виза князя. Душу она, конечно, грела. В кошельке смотрелась красиво. Но прикасаться пока было страшно.
Собственное мнение об усадьбе Абашев уже озвучил. Не впечатлился Сиятельство моим наследством. А вот удастся ли его переубедить, выдержит ли мое тело марафон по переубеждению... представлять было страшно, приятно, но не место и не время.
Потому пока я справлялась только с помощью подруг. Настя ловко подрезала колбаску и хлебушек. Соня жонглировала бутылками – меняла пустые на полные. Обе трудились не покладая рук.
Благодаря им прощание с прежним владельцем усадьбы проходило спокойно и тихо.
Именно это «тихо» и должно было меня насторожить. Не проходит ничего гладко просто так. Хоть роды, хоть свадьба, хоть похороны – везде найдётся кто-то, кто «зажжет» мероприятие. Но бессонная ночь и непривычная для меня роль сделали свое дело.
* * *
После того как гости разошлись, мы с подругами оставались в усадьбе недолго. Под присмотром кухарки вымыли всю посуду. Вдарили на посошок по стакану яблочного сока. А потом решили собираться.
Настя, которую уже заждался муж и требовали дети, уехала первой. Свою миссию здесь на сегодня она выполнила, а ехать кортежем не было смысла.
Соня оказалась готова выезжать около девяти вечера. Мы дружно сложили в багажник пакеты с мусором, скатерти, которые предстояло перестирать дома в машинке. И почти устроились на сиденьях.
Я передумала в самый последний момент. Не знаю, что вынудило. Свежий воздух, усталость, ностальгия, но не смогла заставить себя сесть в машину.
Ноги словно примагнитило к деревянному настилу веранды. Хорошо вдруг стало. Грустно, но как-то по-настоящему. Душа так и требовала сбросить туфли, пройтись по росистой траве. Желудок – напиться с кухаркой ромашкового чая по самые брови. А мозг послал всех на фиг и отказался что-то менять.
Так Соня и уехала одна. Глянув на мой пуз, покрутила пальцем у виска. А потом запрыгнула в свой маленький «Форд Ка» и отчалила. Быстрая, энергичная, решительная. Почти такая, какой я была еще недавно.
Нам с кухаркой на память остался лишь столп пыли. Он же и прогнал в дом. А дальше были бесконечные чашки чая, запретный, но очень вкусный мясной пирог. И разговоры.
Мою всегда молчаливую соседку было не узнать. Совсем как недавно Антон Павлович, она все говорила и говорила. Об усадьбе. О хозяине и его семье. О своей судьбе. О чем-то еще, что мой засыпающий мозг пропустил мимо ушей. Не замолкая ни на минуту часов до одиннадцати вечера.
