— Ещё скажи, что я тебя спровоцировала.
— Ты существуешь, этого достаточно.
— Мне… — я хмыкаю и открываю глаза, слегка повернув голову, — мне существовать перестать?
— Нет, — отвечает быстро и тут же переворачивается на бок, просовывает под меня одну руку и прижимает к себе, продолжив шёпотом: — Нет, не говори такого больше. Никогда. Чёрт, никогда так больше не говори, от одной мысли в глазах темнеет.
— А где у тебя темнело, когда ты два года спал с одной женщиной, с моей подругой?
— Тупая физиология и больше ничего. У меня нет к ней чувств, она не вызывает ровным счётом никаких эмоций, кроме похоти. Когда заходит в кабинет, когда раздевается у двери. Я даже ни разу её не целовал.
— Меня это должно порадовать, да? — обида рвётся наружу и все попытки унять её терпят фиаско.
— Нет, не должно. Но ты спросила и я отвечаю. Честно отвечаю, Диана. Да, трахал её. Да, только её. Мне не хотелось искать очередную девицу для утех, мне не хотелось расточать лживые улыбки, не хотелось играть в эти игры, не хотелось покорять, бросать, не хотелось привычной жизни. И с той ночи с тобой, с ней ничего не было. Я попытался вернуться на старые рельсы, притащил к себе очередную блондинку из бара, тянул до последнего и в этот последний момент появилась ты. Я пытался выкинуть тебя из своей головы, пытался не думать, пытался не хотеть, пытался жить, как раньше, но всё равно приезжал к твоим окнам почти каждый день. Почти каждый день видел тебя с другим, почти каждый день видел, как он занял моё место, как он живёт моей жизнью, как он обнимает и целует тебя, как он стал отцом моему ребёнку. Это бесит, Диана. Ты даже представить не можешь, как это бесит. Как это выводит из себя, как накрывает с головой, какое отчаяние, какая боль, какая злость, как распирает. И я её трахал. Жёстко, быстро, вкладывая в это занятие всю скопившуюся ярость. А она всё приходила и приходила, это стало какой-то традицией, казалось выходом, спасением, недолгим, неэффективным. Мне нужно было как-то жить без тебя. Как-то существовать. Подыхать и воскресать, пытаться вырваться, откуда-то брать на это силы. Но сейчас… тех же ошибок я уже не допущу. Других будет куча, я буду косячить по-страшному, в мелочах и по-крупному, но так просто не сдамся. И никогда больше не возьму тебя силой, как бы не распирало. И, надеюсь, не слишком сильно прижимаю тебя к себе и ты не задохнулась ещё на первых трёх фразах… Ди? Живая?
— Два года назад умерла, Тимур, — отвечаю тихо, отстраняясь, — когда ты сказал «аборт» глядя мне в глаза.
Поднимаюсь и на негнущихся ногах выхожу из комнаты, отлично понимая, что секунда промедления и я не выйду от него до утра. До первого возгласа сына, с которым просыпается весь дом.
14
— Ма-ма-ма! — сын стоит в кроватке, держится за неё одной рукой, раскачивается из стороны в сторону и призывает меня оторвать голову от подушки, но я опустила её лишь пару часов назад, всю ночь слоняясь по комнате тенью.
— Ещё минутку, заяц, — бормочу себе под нос, приоткрыв один глаз.
Сын демонстративно засовывает соску в рот и начинает бегать по кроватке, а я с усиленным рвением пытаюсь вернуться к жизни: если не забрать её сразу, тем больше шанс на продолжительную истерику.
Дверь без стука открывается, я ожидаю увидеть маму, но в комнату входит Соболев и решительно проходит к окну, раздвигая шторы и впуская яркий свет. Морщусь, как вампир, накрываюсь одеялом с головой и слышу его бодрый голос:
— Здорова, мужик! А это что? — и, похоже, выдёргивает из его рта соску с довольно громким слюнявым хлопком. Готовлюсь к крику, ухмыляясь под одеялом, но продолжает Тимур: — Мы о чём вчера говорили, помнишь? Взрослый уже пацан и должен понимать, что соски — зло. Не делай такое лицо, понимаю, сила привычки и всё такое, сам таким был. Они только с виду такие красивые, по факту от них одни проблемы. Поверь бате, я на этом столько раз напарывался. А что за запах? Мужик, похоже, ты обделался. И я мечтаю смыться по-тихой, но это тоже не выход. Иди-ка сюда… Пока твоя мама будет собираться на работу, мы по-быстрому помоемся в другой ванной, чтобы она не видела, что я сбагрил тебя няне и все лавры достались мне, — поджимаю губы, чтобы не прыснуть, а он говорит громче: — На сборы полчаса.
— Я не буду на тебя работать, Тимур! — говорю возмущённо, выныривая из-под одеяла. Смотрит на меня, улыбается, но тут же прячет улыбку и говорит серьёзно:
— Я оформил тебя ещё вчера. Если не приедешь — уволю за прогулы с занесением в трудовую. Как видишь, выбор есть.
— Это подло! — восклицаю ошарашено.
— Устная договорённость тоже имеет юридическую силу, — пожимает плечами равнодушно, — а мы договорились. Двадцать восемь минут, а тебе ещё чёлку выпрямлять или как ты там её реанимируешь, если не хочешь, чтобы я давил лыбу все три часа плюс дорога.
Машинально тянусь руками к волосам, он ухмыляется победно и выходит с Ромкой на руках.
Через двадцать пять спускаюсь с распущенными волосами, в шортах, майке и ехидной ухмылкой. Игнорирует, целует сына и идёт к двери, бросая на ходу:
— Жду в машине.
— Почему о том, что ты вышла на работу, я узнаю от твоего работодателя? — спрашивает мама ворчливо.
— Потому что я узнала от него же, — кривлюсь в ответ, делаю глоток чая из её чашки и иду обуваться.
Босоножки? Не, это слишком. Резиновые шлёпки! Самое то.
Сажусь в машину, пристёгиваюсь, а Тимур плавно трогается с места и говорит деловито:
— Первая встреча в десять, успеешь выпить кофе. Рабочее место не выделяли, будешь делить со мной кабинет.
— Как скажете, Тимур Александрович, — кривлюсь в ответ.
— Мелкая язва, — фыркает весело и улыбается.
«Ага, мелкая… — вздыхаю про себя, — месяцев через восемь поговорим».
Поднимаемся в его кабинет под изумлённые взгляды коллег, многие из которых меня узнали, но при начальнике не рискнули открыть рты даже чтобы поздороваться, прошли в кабинет, он выдал мне ноутбук, а я разлеглась с ним на диване и достала наушники из сумочки.
— Можешь подпевать, — хмыкает, наблюдая за мной. — В папке на рабочем столе документы для перевода.
Открываю, включаю музыку, погружаюсь в работу, а через пару минут кто-то плюхается на диван и кладёт мне руку на ногу.
— И тебе доброе утро, — говорю по-турецки и только после этого поднимаю взгляд и вытаскиваю из ушей наушники.
— Ты помнишь мои руки, душа моя… — Ибрагим прикрывает глаза и улыбается, — я тронут.
— Я помню твоё всё, — хмыкаю в ответ, а он улыбается ещё шире.
— Тимурчик, а можно мне тоже в кабинет полуголую красотку? В идеале, эту. Какие ножки…
— Обязательно устраивать клоунаду? — слабо морщится Тимур. — У меня встреча через двадцать минут, чего тебе?
— Тот охранник, на которого наша дорогая Диана тыкнула пальчиком, увы, отдал Богу душу. Где-то в тот период, когда мы с тобой, мой друг, там пребывали.
— Сука… — кривится Тимур, а Ибрагим разводит руками:
— Чем богаты. Вылетаю вечером, попробую на месте разобраться. Хочешь со мной? В прошлый раз отлично погудели!
— Найди Купреева, — игнорирует его паясничество Тимур. — Не сквозь землю же он провалился.
— А ты чем будешь заниматься, позволь узнать? На Диану слюни пускать и с сынишкой нянчиться?
— А у меня пятьдесят один процент, — широко улыбается в ответ, — хочу — и пялюсь.
— Да у тебя, небось, ещё старые фоточки завалялись, там есть на что посмотреть, — хмыкает Ибрагим, ненавязчиво напоминая мне о их споре, где в качестве доказательства они должны были сделать памятные фотографии с моим участием. Спящей и обнажённой.
— Есть одна, — отвечает Тимур, глядя на меня, — напоминает мне, какой я мудак.
— Люди не меняются, мой друг, ты доказал это в Турции, — Тимур начал свирепеть, а Ибрагим ловко перескочил на другую тему: — Кстати, тот мужик, Анисимов, которого наша Диана связала, очень недоволен. Мой парень за ним приглядывает и угадай, где он ошивается? Я подскажу, не мучайся, смотреть страшно, как ты шевелишь мозгами… у твоего милого особнячка. Ты б детёныша своего припрятал подальше, охраны не так много, как кажется, и в доме они стрелять не будут.
