Похлопал меня по ноге и поднялся, насвистывая отправившись восвояси.
— Не слушай его, охрана — профи, — сказал Тимур уверенным голосом, — пересаживайся, турки на связи.
Фамилия резанула слух, я быстро напечатала её в открытом файле и приступила к работе, но Тимур был так же несобран, как и я, быстро пришёл к тому, что ему «надо обдумать поступившее предложение», распрощался с собеседниками и захлопнул ноутбук, а я открыла свой и уставилась на фамилию.
— Анисимов… а как зовут?
— Александр Викторович, если мне не изменяет память, — ответил Тимур на автопилоте, думая о своём, опомнился и нахмурился: — Опять?
Анисимов! Ну, конечно! Зараза, как я сразу не вспомнила…
— У меня двадцать минут, помнишь? — сказала строго и свела брови у переносицы.
— Время пошло, — отвечает недовольно и смотрит на часы.
— Знаешь, что, пожалуй, у меня безлимит, — ответила с вызовом и скрестила руки под грудью.
— С хера ли? — хохотнул, похлопав ресницами.
— А мне вот так вдруг захотелось. Контраргумент?
— Затолкать тебя в тачку и отвезти в тот чудный домик в лесу, — ответил с ласковой улыбкой.
— И тогда ты не узнаешь, откуда мне знакома фамилия Анисимов. В качестве поощрения пришлю фото сына из роддома.
— Сначала фото, — ответил быстро и хитро прищурился: — И без выкрутасов, — отправляю, смотрит и тупо улыбается: — Это какой-то якут, Ди. Я чувствую подвох!
— Подвох в том, что это единственная фотография из роддома, где он не орёт, — бурчу недовольно, — и при этом бодрствует. Помнишь, ты как-то позвонил Купрееву-старшему, а я как раз проходила собеседование?
— Само собой, — кивает, посерьёзнев. — Ты молодец, но сама ситуация — полнейший идиотизм. Купреев говорил в основном эпитетами, но общий смысл — шли переговоры с американцем, всё на мази, как вдруг за кадром появляется какой-то турок и не стесняясь начинает поносить Купреева. Я правильно понял?
— В точку! И Анисимов играл роль того самого американца. Называл себя Алекс Браун и, по словам Артёма, официально поменял себе имя и фамилию в местном МФЦ.
— Бред, он никогда не менял фамилию, у меня в столе на него целая папка, — ещё сильнее нахмурился Соболев, — давай-ка по порядку.
— Безлимит? — уточнила деловито.
— Не начинай… — Соболев на мгновенье прикрыл глаза, как будто собираясь с силами, поднялся и подошёл ко мне со спины, отодвинув вместе со стулом от стола. Подал ладонь и мне ничего не осталось, кроме как вложить в неё свою.
Ну… если не кривить душой, вариантов была масса. Например, поставить тяжёлый стул ему на ногу, придавив весом своего тела. Посмотреть на него, презрительно вздёрнув верхнюю губу. Подняться, проигнорировав его жест. Целая куча вариантов ущемить его гордость и самолюбие, целая куча методов, чтобы вывести его из себя, целая куча альтернатив. И пусть за его непривычной честностью и открытостью я вижу подвохи и потаённый смысл, пусть не верю до конца, не доверяю полностью, этот маленький жест, эта протянутая открытая ладонь сделала своё дело.
Кладу свою руку на его, пропитываюсь его теплом, заряжаюсь электричеством. Слегка сжимает и тянет вверх, а вставать так тяжело, сердце ухнуло в живот и лежит там камнем, тянущим на дно. И вновь дышать трудно, вновь это чувство, что я лишь глупая золотая рыбка, нелепо открывающая и закрывающая рот на суше. Живот сводит, в груди ноет, в висках стучит. Сознание опутывает цепями страх, боязнь близости с ним накрывает с головой, разрывает боязнь отношений, итог которых непредсказуем.
«Сильнее ты не забеременеешь» — даёт едкую ремарку внутренний голос и я подскакиваю, как будто до этого сидела на пружине.
Поднимаю взгляд, смотрю в его голубые глаза.
Какой же ты красивый, Соболев. И какой…
— Стоп! — говорит резко вслух, а я испуганно вздрагиваю. Он же не умеет читать мысли, правда? Это было бы слишком! В моей голове слишком много всего! — Когда ты думаешь о чём-то плохом, твои глаза меняют цвет. Ты знала?
— Нет.
— Темнеют… это удобно, если подумать. Чувствую себя регулировщиком с полосатым жезлом в руках, — затыкается и делает шаг назад. — Метафора не самая удачная, ход моих мыслей пошёл не в ту степь… нефритовый жезл и вот эта вся херабора. Любовь — костёр, без палок не горит. Короче, вся батина коллекция порнухи на кассетах сейчас перед мысленным взором. А я всего-то подержал тебя за руку… и ты посмотрела мне в глаза. Чёрт, Ди, два года прошло, нихера не изменилось.
— Мы вообще не о том говорили… — бормочу, отступая назад. — И меня откровенно напрягают твои длинные речи.
— Подвох? — хмыкает невесело. — Логично, в общем-то. Просто я так и не сказал, что люблю тебя. Вслух, я имею ввиду. Подумал, принял, а потом вся эта херня, ну и… так, о чём мы? Хочу тебя так, что яйца звенеть начинают… нет, не то, до этого… а, да. Тот пидр, которого ты связала. И оба Купреева, один из которых оставил нас слишком рано. Кстати, у него не было каких-то серьёзных проблем со здоровьем, как не было и губительных пагубных привычек. Вкупе с турком за кадром это выглядело край как подозрительно. Вообще, я хотел пересесть на диван, там удобнее.
Стою, смотрю на него во все глаза. Он что, в самом деле это сказал? Я не ослышалась? Улыбается как-то виновато, немного смущённо, кишки в узлы завязываются от его озорного взгляда. Сказал! Точно сказал, по глазам вижу! Не прямо, не в лоб, не бросил мне это в лицо, аккуратно подвёл, в очередном монологе, в очередном припадке откровенности… сам-то хоть понял? И как мне на это реагировать? Надо по-взрослому, разобраться, уточнить, вывести на разговор, признаться самой.
— Ты же не думаешь, что его убили? — говорю, слегка поморщившись, и иду к дивану.
Ахеренно уточнила. Всё сразу ясно и понятно. Мотивы, намерения, планы на будущее — всё, блин, как на ладони!
— Именно так и подумал, — вздыхает и плюхается рядом, — но доказательств не нашёл. А ты чего такая пришибленная?
— Размышляю, — буркнула себе под нос, стараясь делать обратное, а именно, не думать о том, что он в нескольких сантиметрах и не сводит с меня игривого взгляда.
Вывел из равновесия и радуется, как ребёнок новой игрушке! Сколько это продлится? Пять минут, как у Ромки? Отвечу взаимностью и интерес тут же угаснет. Всё, взят последний рубеж. Тело моё принадлежит ему уже давно, осталось только вывернуться наизнанку и преподнести душу.
Что ж… играй.
— Если бы ты не был таким мудаком, я бы влюбилась в тебя ещё при приёме на работу четыре года назад, — говорю, глядя ему в глаза.
— Но я мудак, — отвечает, с трудом разжав челюсти.
— Но ты мудак, — слегка развожу руками и сажусь удобнее, принимаю нарочито расслабленную позу с ощущением, что в меня вогнали кол, — и времени на это потребовалось гораздо больше.
Отвожу взгляд сразу же. Не хочу видеть его реакцию, не хочу видеть его лицо, не хочу натыкаться на самодовольную усмешку, не хочу так быстро прощаться со своими иллюзиями, не хочу нажимать большую красную кнопку.
— А, и вот ещё что, — начинаю тут же на относительно отвлечённую тему, — Ибрагима твоей матери порекомендовал в качестве покупателя Артём.
— А это ты откуда узнала? — спрашивает ворчливо. — Если от Ибрагимчика, если он опять потянет к тебе свои лапы…
— От твоей мамы, — перебила невежливо, — угадай, почему она решила продать свою долю?
— Потому что я мудак, — цедит сквозь зубы, — мы можем перестать акцентировать на этом внимание? Я осознал, поверь. В полной мере прочувствовал на себе весь спектр последствий.
«Очень хочу поверить… — вздыхаю мысленно, — но смогу ли?».
— Ну и как вишенка на тортике — свести нас пришло в голову Татьяне из-за тупой ревности, они с Ибрагимом начали встречаться едва он пришёл к твоей матери с предложением. А я оказалась не слишком-то разборчива в своих связях и подлила масла в огонь. Как будет «мудак» по отношению к женщине?
— Тут другое лезет в голову… — вздыхает Тимур, а я согласно киваю:
