ним не вела.
Стук в дверь заставляет меня вскочить и быстро ощупать пижаму. Я в пижаме. А кто меня одевал? Я помню, что была в платье.
— Сона, это я, — раздается приглушенный голос Лены.
— Входи, — говорю я и сама поражаюсь, насколько тихо звучит голос. Будто во мне совсем не осталось сил.
Ленка беззвучно переступает порог спальни и так же беззвучно прикрывает за собой дверь. Сегодня она на себя не похожа: притихшая, без макияжа и укладки, в простых джинсах и футболке.
—Ты как? — спрашивает она почти шепотом и, всхлипнув, бросается ко мне на шею. —Прости… Я понятия не имею, как так вышло… Папа говорит, это был Миша… Клянусь, я не знала, что он… Даже подумать не могла… Господи, если бы с тобой что-нибудь случилось, я бы никогда себе не простила… Ты потом отключилась… Или сознание потеряла… Папин знакомый врач тебе капельницу поставил… Сказал, что у тебя сильное отравление…
Я молча слушаю ее, стоя истуканом. Значит, все так и есть. Меня опоили наркотиком. Я могла сделать с собой что угодно: спрыгнуть со второго этажа, танцевать на столе голой, изрезать лицо… Я ведь себя совершенно не контролировала… Как можно так поступать с живым человеком? Если бы мама узнала, она бы с ума сошла. Я так старательно готовилась к поступлению, так радовалась поступлению в МГУ, а могла бы невзначай умереть от отравления наркотиком.
— Я у мамы единственная дочь… — хриплю я, уставившись в стену. — Если бы со мной что-то случилось, она бы себя никогда не простила.
— Знаю… — всхлипывает Ленка, крепче сжимая мою шею. — Я и сама бы себя ни за что не простила… Папа так зол… Я его еще никогда таким не видела… Когда ты отключилась, он самолично каждого из гостей опросил и кому-то полночи звонил…
— Сколько сейчас времени? — перебиваю я. — Мы на учебу не опоздаем?
— С ума сошла? — отстранившись, она заглядывает мне в глаза. — Тебе нужно лежать и восстанавливаться. Так папа сказал…
Я упрямо мотаю головой.
— Нет, мне нужно на учебу.
— А если ты в обморок посреди лекции грохнешься, твоя мама не будет переживать? Хватит геройствовать, Соня, — приобняв за талию, Ленка подводит меня к кровати. — Сегодня обе останемся дома. Будем кино смотреть и есть фрукты.
Наверное, она права. Откуда мне знать, как долго выводятся наркотики из организма и как они скажутся на моем состоянии. По большей части я хочу уехать на учебу, чтобы не видеться с Лениным отцом. Даже представлять не хочу, как встречусь с ним глазами после такого.
— Борис Александрович очень разозлился из-за вечеринки, да?
— Это был ужас, — вздыхает Ленка, садясь рядом. — После такого вряд ли кто-то к нам осмелится прийти. Папа при мне ни разу не ругался матом, а тут… Я думала, он Саблину шею собственными руками свернет… Миша же его лучший друг. Кстати, я наказана… Месяц без машины и тусовок.
Я молча киваю. Не могу себя заставить извиниться за такое неудобство. Меня могли изнасиловать… И я поцеловала ее отца… Расстегнула ему рубашку. Вела себя как последняя проститутка.
Голова снова идет кругом. Мне нужно поспать, а потом подумать, как быть дальше… Стоит ли мне вообще оставаться жить в этом доме.
—————
— Теперь целый месяц будем ездить с водителем, — раздосадовано вздыхает Лена, глядя в окно.
Мне бы опять посочувствовать ей, но слова застревают в горле.
На улице сегодня пасмурно и идет дождь. Я с трудом поднялась с кровати и заставила делать себя обычные манипуляции: приняла душ, почистила зубы, собралась в универ. Остаточное это действие наркотиков на мой организм или влияние погоды, не знаю. Приехавший вечером на осмотр врач, сказал, что в течение нескольких дней возможны утомляемость и скачки настроения. Но, предполагаю, что дело совсем в другом, почему я не в духе. Мне до чертиков страшно встретиться с Лениным отцом после всего, что произошло. Я вторую ночь подряд ворочаюсь в кровати, воспроизводя в памяти наш поцелуй и все безумство, которое устроила в его спальне. Не представляю, как после этого посмотреть ему в глаза. Наверное, я заживо сгорю от стыда.
— Ты как? Опять нехорошо? — спрашивает Лена, заметив, что я не тороплюсь поддержать разговор и почти все время молчу.
— Нет-нет, все нормально, — тут же заверяю ее.
Каждое слово и улыбку мне приходится выдавливать из себя, чтобы подруга не заметила во мне никаких изменений. Я бы с радостью обо всем забыла, но разве это возможно после тех прикосновений к ее отцу? И если бы это было только действие наркотика, как говорил врач, то все бы понемногу из меня уже выветрилось, а я до мельчайших подробностей помню нажим горячего и твердого языка Ленкиного отца. И сильно сомневаюсь, что смогу забыть, потому что хочу это повторить.
— Эй, девчонки! — окликает Ангелина и по очереди заглядывает нам в глаза. — Ну, как вы?
— Нормально, — отзывается Лена.
— Нагоняй Борис Александрович организовал всем знатный. Хорошо, что я раньше ушла, а остальным, говорят, устроил жуткий допрос, пока Мишу не нашли. Не хотела бы я оказаться на его месте, — хихикает она, обводя наши лица глазами. — Тебе тоже, слышала, влетело от отца по первое число.
Я впиваюсь ногтями в сумку и снова ощущаю, как начинает кружиться голова. Мне неприятно касаться этой темы, но какое-то время придется потерпеть, пока эта история на слуху и шумиха вокруг сорвавшейся вечеринки, которую устроила Лена, не уляжется.
— Отец прикрыл меня на месяц дома, никаких тусовок и прочего. Но это ерунда. Соне больше всего досталось, ей даже ставили капельницы, чтобы вывести эту гадость из ее организма. Если бы знала, что Мишка окажется таким придурком, то никогда бы его не позвала.
— Сочувствую вам обеим, — участливо вздыхает Ангелина. — А про Мишу весь универ гудит. Он пропал с того вечера, нигде появляется, на звонки не отвечает, кто-то говорит, что видел его в больнице с переломанными ногами и челюстью. Наверное, его отчислят теперь за эту историю...
Сама не замечаю, как начинаю дрожать, в ушах нарастает гул.
— Ничего о нем не слышали, — тараторит Ленка, заметив мое состояние и, попрощавшись с Ангелиной, отводит меня в сторону и успокаивающе поглаживает меня по руке. — До
