- Бутылку верни, - образ жены и сына давно стерся из памяти. Я стараюсь не замечать, что теперь сознание заполнили огромные, испуганные и дерзкие глаза Беляевой. – Будь спокоен. Еще спляшешь на могиле Белого. Только сначала я его дочь… сука, я ее просто сожру.
- Иди проспись, - Стингрей хватает меня за плечо. Очень зря. Я этого не терплю. С тех самых пор, как меня пытались сломать, избивая впятером.
Двоих покалечил. И умудрился выжить, хоть это и стоило протезирования всей челюсти. Остальные двое долгое время были под знаменами нашей группировки. И такое бывает. Только память ничего не вычеркивает просто так.
Серега не ожидает подобной прыти. Потому и не успевает сгруппироваться, когда я опрокидываю его на стол. Звенит посуда, раскалываясь о плитку на полу.
- Никогда, - замахиваюсь кулаком, не понимая, что друг увернулся и я попал в его поверхность, - не указывай, как мне себя вести. – И запомни, блядь, эта сучка – только моя. Я передумал, въехал? Планы изменились! Трахать или резать на ремни, но это буду делать только я! Пальцем тронешь – оторву все, что шевелится.
- Совсем ебанулся, - поднимаясь на ноги и глядя на расколотый надвое стол, кидает мне в спину Стингрей.
Но я его не слышу. Перед глазами – туман. В теле – озноб. Я словно перемолот и вспорот наизнанку, а после выброшенный за ненадобностью. Ступени наверх кажутся непреодолимыми преградами, но я как-то добираюсь в свою комнату.
Смотрю невидящим взглядом по сторонам. Отчего-то даже не задерживаюсь больше на фотографии Марины с Саятом на руках, что всегда находилась перед моими глазами, где бы я ни был. Как будто виски сделал меня слепым, оставив только способность видеть собственную ярость… и огромные глаза Юльки.
- Ведьма… - сметаю с прикроватного столика все, что там находилось.
Айпад идет сетью расколотого стекла, пистолет гулко звякает. Сжимаю виски руками и просто реву, будто раненый зверь. Глаза жжёт. Это кадры адского калейдоскопа. Белый. Моя семья. Юля. Кайманов с дочерью. Снова Беляев. Совсем ненадолго. И вновь насмешливое лицо Юльки, а в глазах так тщательно скрываемый страх.
Что дальше, я и сам плохо понимаю. В этом доме уже нет никого, кто сможет меня остановить. Стингрей наверняка попытается. Лучше не рисковать – я точно пущу ему пулю в лоб.
Может, алкоголь даст мне силы сделать то, что я никогда не смогу сделать в здравом уме.
Головокружение отрезвляет. Я с такой силой давил пальцами в височную область, что едва не отключился. Смотрю невидящим взглядом, а затем, разбив стекло кулаком, извлекаю из недр шкафа запечатанную бутылку виски.
Реальность сводит меня с ума. А я собираюсь сойти с реальности. Привычным жестом проверяю патроны в обойме «Беретты», закрепляю за поясом, и лихо подмигнув своей тьме, спускаюсь вниз.
Стингрей так никуда и не ушел. Но мыслит здраво. Знает, что я в том состоянии, когда начну сначала палить в лоб, а потом разбираться, кому и какого, собственно, хрена. Смотрит исподлобья, словно хочет сказать – «ты теряешь контроль, дружище».
Я разберусь с этим позже. Сейчас главное – чтобы никто мне не мешал. И охранял периметр, пока я окончательно не соберусь с силами и не поставлю точку в истории с Беляевой.
В истории, которая так резко и рвано вышла из-под контроля.
Она вскакивает при моем появлении.
Я знаю, что ее сердце забилось сильнее и даже, возможно, укололо болью, пока я спускался вниз. Пока Юля слышала мои шаги. Может, даже безошибочно поняла именно по характеру моей походки, чем ей грозит этот ночной внезапный визит.
Я знал, моя невольница, что ты не заснешь. У тебя бы это не вышло даже под лошадиной дозой самого ядреного снотворного. Как бы ты ни храбрилась и не старалась показать мне, что похищение для тебя – всего лишь яркое приключение, твое сердце буквально трясет от страха перед неизвестностью.
Как иначе, если я отнял у тебя надежду на то, что между нами возможно потепление. А также и на то, что эта месть может миновать тебя. Могла бы. Ты каким-то образом сделала для этого все от тебя зависящее.
Плевать, что и сама не поняла. Это начинаю понимать я, и ничем хорошим для тебя, как для дочери врага, оно не закончится. С наваждением надо расправляться, как с самым жестоким врагом. Обрывать все нити резко. До нечеловеческой боли и до ссадин на ладонях. Чтобы не осталось никаких сомнений.
Юля смотрит на меня так, как привыкла – с надменным вызовом. Она еще слишком молода, чтобы прятать за этой маской страх. И это сводит меня с ума. Щекочет кровь, опьяняет разум. Самый сладкий наркотик, от которого не удержаться – власть.
Власть над тем, кто сам стремился восстановить ее над тобой.
- Солнце встало, пора танцевать, - издевательское приветствие выходит натянутым и абсурдным.
Совсем не так я хотел это произнести. В повисшей тишине оно неуместно. Понимает это и Юля, смотрит уже не так уверенно. Переводит взгляд с бутылки в моих руках на пистолет за поясом. Достаточно сложить эти два предмета и умножить на степень моего состояния, чтобы понять: ничем хорошим это не закончится.
- Ты же… - не справляется со своими эмоциями, задыхается, пятится назад. – Ты пьян…
- Надо же, капитан Очевидность. Удивлена?
Смотрит так... будто в самое сердце. Что что-то дрожит внутри. Я стремительно трезвею, а подобное нам не на руку. Сворачиваю крышку и делаю глубокий глоток прямо из бутылки.
- Вот что в тебе такого, а? Обычная телка. Даже без тюнинга. Пройди в толпе – не запомнишь и не выделишь. Что ты творишь? Да вы с батей совсем берега попутали… Он не достал меня, прислал тебя?
Хрен разберет вообще, что я говорю. Вижу, как расширяются ее зрачки, а выражение лица… нет уже ни дерзости, ни надменности. Даже страх всего лишь тень перед маской какой-то обреченной безысходности. Будто до этого она всерьез не рассматривала, что я могу ее убить. Но сейчас даже я не знаю, что сделаю в следующий момент.
Внутри пожар. И глоток вискаря тут ни при чем. Слова выжигают все внутри напалмом.
- Какого хрена из всех чертей мне досталась ты?.. Как тебя угораздило вообще родиться в этом семействе? Что ты смотришь? Глаза в пол опустила! Я же тебя просто разорву, ты соображаешь своими мозгами?
Юлька с отчаянием смотрит на дверь. Она что, надеется на Стингрея? Какого хрена? Что у них тут произошло, пока он носил ей еду? Я сейчас просто выпущу пули в глотку им по очереди. Но сначала…
- Пей давай. Что вытаращилась? Или я не помню, как ты бухала в своих клубах? Давай, давай. Проще будет.
Юля нерешительно тянется к бутылке. А затем в ее глазах мелькает что-то жесткое. Вырывает, расплескав, и начинает пить, скривившись о отвращения.
- Куда?! – не узнаю собственного крика, выбиваю бутылку из ее рук.
Вздрагивает – но не отводит глаз. Смотрит на меня в упор. А я понимаю, что, если мне и стоит у кого поучиться храбрости, так это у нее. По стечению обстоятельств – у дочери моего врага.
Юлька вытирает губы. К такой крепости напитка она не привыкла. Слезы на глазах то ли от неумеренного поглощения огненной воды, то ли от страха.
- Теперь, - она смотрит, как золотистая жидкость льется на пол, - мы с тобой в одном положении. И если ты хочешь моей смерти… я имею право знать, что сделал мой отец. Скажи мне, Тагир. Потом можешь убивать. Даже смертникам зачитывают приговор.
- Рот… закрыла… - в меня бьет, будто тараном. Волной болезненной нежности с примесью сошедшей с ума тьмы. – Дольше проживешь… Глаза в пол опусти!
- Можешь сколько угодно убегать от этого и злиться. Я тоже не из стали. Не хочу ждать, когда у тебя сорвет крышу и ты меня действительно убьешь.
- Смелая, значит, - достаю пистолет и подхожу к ней вплотную. – А так? Будешь и дальше смотреть?
Какая-то неведомая сила не дает мне поднять руку. Или мне нужно убедиться, что я сам не в состоянии это сделать. Упираю дуло в висок девчонки.
Только на миг она испуганно отводит глаза, зрачки расширяются. Не верила. Даже после того, что я с ней сотворил на свадьбе. Знала, что насиловать – могу, а вот что убить – даже не допускала в своей хорошенькой головке.
