ЕЁ ЗДЕСЬ НЕТ! Только я и Антон. Я не одна. Боже…
— Успокоилась? — шепчет на ухо Маршал, а я отрицательно качаю головой. Стук зубов тому подтверждение. — Только выйдем отсюда, и я порву того, кто посмел закрыть дверь, — рычит и сжимает меня в объятиях сильнее.
Мне стыдно… Я буквально сгораю от ядовитого чувства неловкости, которую испытываю после своего приступа паники в подсобке, и пристальный взгляд Антона не помогает, а скорее усиливает колючие ощущения. Я сплетаю пальцы и стараюсь держать спину ровно, чтобы не быть полноценной размазней. Слабости и страхи уже вырвались наружу. Маршал увидел и испытал их в полном объеме, и я жалею об этом. Паника — не та тема, о которой нужно рассказывать. Я скрываю проблемы, потому что никто не сможет мне помочь. Нельзя стереть прошлое, словно его не было. Было!
— Лиз, — Маршал прищуривается, слегка подаваясь вперед, — то, что с тобой случилось… Расскажи мне, пожалуйста.
Из груди вырывается тяжелый вздох. Я смотрю по сторонам, игнорируя внутреннюю дрожь, которая потихоньку захватывает каждую клеточку организма. В голове загорается красная лампочка, как знак предупреждения об опасности. Нельзя пускать себе в душу других людей. Нельзя доверять. Даже Жанна, родная мать, переступила черту. Все это мысленно повторяю, но в глазах Антона плещется нешуточное беспокойство, и я медленно выпускаю воздух из легких, набираясь смелости озвучить свою тайну, которую не рассказывала даже Жене.
— Мне было двенадцать, когда папа умер. Он находился в командировке в другом городе, расширял свой бизнес и на обратном пути попал в аварию. Уснул за рулем. Его долго оперировали и не смогли спасти, — шумно выдыхаю и часто моргаю, поднимая голову вверх, чтобы не расплакаться. Говоря о прошлом, я снова погружаюсь в тот день. В груди тут же разрастается огромная дыра, открывая кровоточащую рану. Маршал не подгоняет меня. Молчит. Я слышу, как звенит посуда в кафе, переговариваются его посетители, и громыхают входные двери. Мы расположились за столиком около окна поодаль от парадного входа. Соседние столики стоят далеко, и не нужно бояться, что наш разговор кто-то услышит.
— Мама так ревела… — поднимаю руки на столешницу и впиваюсь в нее пальцами, чтобы продолжить свой рассказ, но сердце так лихо бьется внутри, что слова даются с трудом. Я теряю контроль над процессом вентиляции легких и учащенно хватаю ртом необходимый для жизни кислород.
— Все нормально, — Антон накрывает мои пальцы своим горячими и поглаживает так нежно, словно я самое драгоценное, что он когда-либо встречал. — Это прошло, Лиз, — прикусываю нижнюю губу до боли и отчаянно качаю головой.
— Ты не понимаешь, Антон, — истерично улыбаюсь, прокручивая в памяти те дни, — она с ума сходила. Так сильно плакала, что… Это было невыносимо… Я не знала, чем ей помочь, а потом… Я проснулась ночью от того, что Жанна нависала надо мной. В темноте, понимаешь?! У нее были безумные глаза. Она твердила, что спасает меня, и затолкала в кладовку. Я кричала, звала ее, а внутри было темно и страшно. Я там больше суток просидела, пока меня не нашли. Ты не представляешь, как сильно я теперь боюсь темноты и маленьких помещений. Я… Я… Я всюду слышу ее. Я такого страха никогда не испытывала, а сегодня все опять повторилось.
Маршал сжимает мои кисти пальцами. На его лице ни одной эмоции, но в глазах целый ураган проносится. Я чувствую, что он меня понимает, и хочу поделиться всей правдой, с которой живу почти шесть лет.
— Огромная лужа крови в гостиной… Она до сих пор стоит у меня перед глазами, Антон. Я думала, что на нас напали, а потом… Тётя Лена сказала, что мама хотела покончить с собой, и ее на время упекли в психушку. Мол, Жанна неадекватная совсем. Я переживала за нее и ждала, но мама так и не пришла за мной. Тётя Лена постоянно твердила, что Жанна бросила меня, а я не верила ей, пока друг отца, Степан Андреевич, не оповестил о том, что мама уехала из города. Она со мной даже не попрощалась… А месяц назад явилась и забрала меня сюда… Думает, что сможет своей показной любовью скрасить годы своего отсутствия… Я не знаю, как относиться к тому, что она снова в моей жизни и может с кем-то встречаться… Нет, она может, конечно, но… Я не хочу делать вид, что все хорошо, и у нас счастливая семья, потому что это совсем не так. Жанна меня не знает, не спрашивает, как я жила, пока ее не было, а… Она, будто роль играет. Всегда любезная и любящая. Меня тошнит от ее заботы и проявления чувств.
Складываю руки на груди и увожу взгляд на окно. Не вижу ничего, кроме туманной дымки, которая застилает глаза. Не знаю, что думает обо всем мною сказанном Маршал, но мне тошно от быстрой исповеди. Сердце клокочет, словно через него навылет пролетела пуля. Я начинаю жалеть о произнесенных словах, только их уже не вернешь, да и все, что я, как скоростной поезд, вывалила на Антона, правда. Я ТАК чувствую. У меня в груди свербит от обиды и боли, а еще страха, что та ситуация повторится. Я, конечно, уже старше и могу постоять за себя, но от одной мысли о маминых закидонах внутренности сжимаются до микроскопических размеров, и в голове гудит.
— Ты как? — вдруг спрашивает Антон. Я же замираю с открытым ртом, потому что ожидала всякого, но не таких вопросов.
— Мне стыдно, — решаюсь вновь посмотреть на него. Маршал хмурится, изучая мое лицо, на котором наверняка выражены все краски эмоций.
— Почему? Разве ты сделала что-то плохое?
— Нет. Наверное… За нее стыдно. За ситуацию. За то, что ты увидел.
— Перестань, Лиза, — Антон кривится и качает головой, — ты видела, что я сотворил и не приняла за психа, хотя мой отец именно так меня называет, когда я… Ну… Теряю контроль над собой. Но одно могу сказать точно, — одноклассник шумно сглатывает, — я бы твою мать на куски разорвал за то, что она с тобой сделала.
Не нахожу ответа на его реплику и выдавливаю из себя скупую улыбку. Плечи опускаются, ведь напряжение, в котором я пребывала постепенно спадает. Я еще некоторое время смотрю на Антона и понимаю, что он не считает меня больной или неадекватной. Коннект взаимный, и от осознания этого факта по грудной клетке разливается живительное тепло. Теперь мне совсем не хочется возвращаться в квартиру к Жанне, которая
