– Ты считаешь, что я должен воспитывать не своего ребёнка? – в его голосе послышалось раздражение.
– Я считаю, что ты должен признать его своим ещё до рождения и воспитывать его, как своего. Ты же позволяешь ей жить с тобой, – я пожала плечами и продолжила, – Ты думаешь, что поступаешь благородно; но на самом деле, ты ведёшь себя, как свинья. Подумай о том, что будет с ним, если он будет расти без отца.
– С ней, – тихо сказал Артур, – Это девочка.
Я снова вздохнула и откинулась на спинку скамейки, запрокинув голову. Закрыв глаза, я спросила:
– Хочешь мнение человека, который вырос в детдоме? Чужих детей не бывает. Когда ты возьмёшь её на руки, тебе будет глубоко плевать – твоя она или нет. Просто потому, что у тебя есть вот тут, – я наощупь приложила ладонь к его груди и ощутила сильный стук сердца в ней, – Поступи правильно. Признай ребёнка и, хотя бы, попытайся создать семью.
– Я не думаю, что из этого что—то выйдет, – пробормотал он, накрывая мою руку и переплетая свои пальцы с моими.
– Попробуй. Время покажет, – я открыла глаза и прислонилась к его плечу лбом.
– А как же счастье?
– А счастье, Артур, не зависит от того, что за человек с тобой рядом. Счастье перманентно. Оно либо есть, либо его нет. В зависимости от того, чувствуешь ли ты сам себя счастливым, – я выдавила из себя улыбку, – Пообещай мне кое—что.
– Попробую.
– Пообещай, что ты не приедешь послезавтра в аэропорт. Не нужно меня провожать. Пусть всё останется здесь.
Он медленно кивнул и притянул меня к себе, сминая в объятиях. Вокруг ходили люди, бросая на нас любопытные взгляды; но мне было плевать, и я потянулась к нему для поцелуя. Его большие пальцы вытерли мои щёки, перед тем, как он отстранился.
– А ты – плакса, – с улыбкой прошептал Артур.
– Это ты виноват, – я снова всхлипнула и уткнулась лбом в его грудь, – Никогда не была плаксой.
***
Я смотрела на закрытый чемодан, прикидывая, всё ли я сложила в него. Посчитав в уме количество открыток и магнитов на холодильник, которые я купила утром в сувенирной лавке на первом этаже; я решила, что ничего не забыла. Взглянув на окно, я подошла к нему и бросила последний вид на панораму Московских улиц, которая открывалась моему взору.
Этот город никогда не спит. Ни ночью, ни рано утром, ни после обеда. Странный, волшебный, сумасшедший город.
Мобильник завизжал своей стандартной мелодией из кармана джинсов, и я глубоко вздохнула. Марина внизу, а значит мне пора покидать это место. Может быть, я вернусь; а может и нет. Кто знает.
Взяв ручку чемодана, я вытащила ключ—карту из замка двери, опустила ручку и вышла в коридор. Бесшумно шагая в сторону лифта, я чувствовала, как сердце выпрыгивает из груди.
Да, я не хочу уезжать. Пора признать эту правду. Я хочу остаться.
Колокольчик дзынькнул на моём этаже; створки раскрылись. Я обречённо вошла внутрь и нажала на кнопку первого этажа, по какой—то нелепой привычке ожидая, что сейчас в лифт впрыгнет высоченный мужик в сером костюме. Какая глупость.
Марина ждала меня на ресепшен, оформляя мой выезд и заполняя бумаги для отчёта. Я приехала сюда за счёт издательства, и это тоже была несказанная удача. Такой шанс редко выпадает таким, как я – никому неизвестным, начинающим авторам.
– Готова? – сказала она, когда я подошла ближе.
В ответ я пожала плечами и вымученно улыбнулась. Я могу сказать, что не готова, но ей ни к чему это знать. Несмотря на хорошие и достаточно открытые отношения с моим редактором, я всё равно не могла рассказать ей о многих вещах.
По пути в аэропорт она вытянула из меня некоторую информацию о продолжении книги; и твёрдо настаивала на счастливом конце для главных героев. Я пообещала ей, что попробую его написать; но не стала объяснять, почему это невозможно. Люди всегда верят в сказки, так сказала Марина, и в жизни слишком много дерьма, поэтому книги должны давать надежду. Что ж, может быть я дам эту надежду кому—нибудь, но только не себе.
Шереметьево по—прежнему был сумасшедшим домом даже в небольшом Е—терминале. Попрощавшись с Мариной, я скинула эсэмэску Джексону о времени прилёта, и побрела на стойку регистрации. Стоя в длинной очереди, я задумчиво разглядывала людей, думая – куда, от кого и к кому они летят. Они направляются домой, так же, как и я; или едут по делам? Оставили ли они в этом городе часть своего сердца или нет? Есть ли у них здесь любимые, те люди, ради которых хотелось бы вернуться?
Меня резко дёрнули за плечо и развернули. Я упала на широкую грудь и в ту же секунду крепкие объятия сжались вокруг меня. Я даже не успела моргнуть, когда знакомые губы коснулись моих, обжигая.
– Что ты здесь делаешь? Ты же обещал… – смогла выдохнуть я, перед новым поцелуем.
– Ты забыла? Я не сдерживаю обещаний, – улыбнулся Артур, подняв меня в воздух.
Я обхватила его ногами, не думая о том, что стою в очереди и вокруг меня сотни людей. Кто—то завозмущался о приличиях, но что он может понимать? Мои пальцы запутались в шелковистых волосах, пахнущих родным сладковатым запахом.
Наши поцелуи были прощальными, а от этого дикими и болезненными. Сердце пропускало удары в груди, захлёбываясь от отчаяния. Его губы сминали мои, оставляя кожу припухшей и ноющей; мои вторили им и делали то же самое.
– Я не хочу тебя отпускать, – прошептал он, наконец—то оторвавшись от меня и поставив меня на ноги, – Не хочу.
– Будь счастлив, Артур, – сказала я, одарив его грустной улыбкой, и пропустив мягкие пряди его волос через пальцы.
Он порывисто кивнул, с погрустневшим взглядом; и разжал объятия, выпуская меня из своих рук. Я отступила на шаг, чуть покачнувшись и взялась за ручку своего чемодана. Очередь немного переместилась, на моём прежнем месте появились новые люди и мне снова пришлось встать в конец. Артур всё ещё стоял рядом.
– Иди, – я качнула головой в сторону выхода, – Не нужно было приезжать.
– Кира, я…
– Иди, – настойчиво попросила я, мягко толкнув его в грудь, – Уходи.
Он медленно двинулся назад, продолжая смотреть на меня. Я видела, как он сжал кулаки, когда я подала свой билет в окошко регистратору; как сжались его челюсти, когда я положила свой чемодан на ленту. Он наблюдал за мной всё время, до тех пор, пока я не скрылась в стеклянных дверях зала ожидания.
Посадку объявили через пятнадцать минут, и я уныло побрела к воротам. Едва я ступила на борт самолёта, вяло улыбаясь в ответ на родную эстонскую речь, я прошла к своему месту и села напротив иллюминатора. Табло «Пристегнуть ремни» горело до тех пор, пока самолёт не набрал достаточную высоту, и очертания огромного города не скрылись под облаками. Я не стала отстёгиваться, просто прислонилась виском к прохладной стене кабины и закрыла глаза.
