Михаил остался неподвижен. Он не сделал ни шага к ней навстречу, не протянул руки. Его лицо имело отстраненное и строгое выражение, как у учителя гимназии, выговаривающего ученику за проказы. Он постарел и осунулся, плечи его ссутулились, он сделался очень похож на своего отца. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом Михаил двинулся к стулу и с трудом уселся, вытянув вперед одну ногу, точно она не гнулась.
– Ты был ранен? Что с тобой? – со страхом спросила Маша.
– Я едва не остался без ноги, долго лежал в госпитале. Теперь я больше не служу во флоте, меня списали на берег. Калеки никому не нужны!
Голос его звучал хрипло и сурово.
– Я понимаю, о чем ты говоришь, – заторопилась Маша. – Но позволь мне объясниться, позволь рассказать тебе все, как было!
– К чему? – Михаил неприязненно пожал плечами. – Разве это что-нибудь изменит? Ведь ты замужем, и так удачно! Для вас, госпожа баронесса, все сложилось наилучшим образом. Я на свое офицерское жалованье никогда бы не смог дать вам и сотой доли того, что вы имеете! А теперь и подавно! Жалкая пенсия да ничтожные заработки! Зачем вы пришли? Успокоить свою совесть? Ваши переживания мне кажутся надуманными и смешными, да-да, именно надуманными, после того, что я пережил! Ступайте, и будьте покойны, я не держу на вас зла, я вам все прощаю во имя нашей прошлой светлой любви!
Маша не верила своим ушам. Радуясь, что Михаил жив, она почему-то совсем не подумала о том, что он не обрадуется их встрече. Она предполагала, что Миша выслушает и поймет ее. Она совсем не думала о последствиях, ей было важно убедиться, что он жив, и все. Но какая суровая и жестокая отповедь! Такого она не ожидала. Маша не помнила, как покинула дом Коловых, как вернулась к себе. Ее трясло от мучительного унижения, от того, что она не смогла оправдаться перед любимым человеком. Но он жив, и это главное!
Аглая Францевна, войдя к сыну, обнаружила его нервно расхаживающим из угла в угол.
– Я поеду за ней в Петербург! Отчего она не возвращается так долго?
– Полно, милый, ведь прошло всего три дня, а вы уговорились на две недели! – Баронесса погладила сына по плечу и тревожно заглянула в его глаза.
– Разве всего три дня? – Генрих недоверчиво покачал головой. – Я думаю, она обо всем догадалась и сбежала!
– Вряд ли! Еще рано! И потом, я ведь читала все ее письма домой перед тем, как отправить почту. Все ее чувства естественны в ее состоянии. К тому же ее мать действительно не отвечала в последнее время.
– Хотелось бы мне верить вам, маман, однако я так боюсь потерять Машу. Бог мой, я и не предполагал, что так полюблю ее! Я не вынесу, если она покинет меня!
Генрих заметался по комнате.
– Она не покинет тебя, мы же предприняли все необходимое, чтобы удержать ее!
Аглая Францевна вздохнула и с тяжелым сердцем покинула комнату сына. Баронесса знала, что может произойти, но всякий раз ее охватывали ужас и отчаяние. Она сделала все возможное и невозможное, что только может предпринять мать для спасения единственного, обожаемого сына. Но даже ее безграничная жертвенная любовь оказалась бессильной. Требовалась еще одна жертва, еще одна преданная душа, и ею стала молодая жена.
Баронесса думала о невестке в последние дни неотступно. Правильно ли она сделала выбор, не ошиблась ли? Но ведь и гадалка предсказала именно ее, Машу? Действительно ли это та женщина, на которую она, Аглая, сможет спокойно оставить сына, когда Господь призовет ее? Маша – натура очень чувствительная и эмоциональная, чужие страдания не оставляют ее равнодушной. Она ценит красоту и талант, поэтому Генрих неизбежно должен овладеть ее сердцем. Если только… если этот мнимый покойник не воскрес из мертвых и не возник вновь в ее жизни. Но в их глуши это вряд ли бы прошло незамеченным. Хотя в последнее время она переменилась, словно затаилась, или это только кажется? Маша неглупа, но не столь проницательна, чтобы так скоро понять их семейную тайну. Она неизбежно откроется, но это будет потом, позже, когда Маша уже глубоко привяжется к Генриху, когда для нее станет невозможно отказаться от владения таким роскошным имением, когда она привыкнет шествовать по жизни с титулом баронессы. Нет-нет, нет основания для страха. У них в запасе почти десять дней, этого вполне хватит…
Аглая смотрела на огонь и думала о Маше. Та напоминала ее саму в далекой юности. Недаром гадалка предсказала, что именно Маша должна стать женой ее сына! Аглая готова была полюбить девушку всей душой, если она так же полюбит, навеки полюбит ее сына! Баронесса прислушалась к звукам дома. В этой кажущейся мирной домашней тишине притаилась скрытая угроза, бесконечный ужас. А к этому невозможно привыкнуть. Сзади донесся шорох. Она оглянулась. Огромные острые черные уши резко выделялись в дверном проеме.
– А, Лайен! Ты, как всегда, вовремя. Знаешь, что нужно нашему Генриху! – Она потрепала пса по короткой жесткой шерсти, и они бесшумно подошли к дверям комнаты барона.
Собака встала на задние лапы и поскреблась в дверь. Дверь отворилась, и Лайнен вбежал с поскуливанием. Аглая Францевна пошла прочь, зная, что только присутствие этой собаки приносит сыну некоторое облегчение и не вызывает чудовищного раздражения.
Море, море, огромные волны, острые, как бритва, камни, дикий пронизывающий ветер. Ужасный треск, хаос, паника. Все рушится и летит в тартарары. Крики, стон, и лицо этого милого мальчика, полного тезки, Миши Ремезова. Про себя Колов называл этого курсантика только Ремезовым, опуская первую часть фамилии. В экипаже все удивлялись и смеялись над ними, тезками. Как могло случиться, что два совершенно разных человека, не родня вовсе, оказались в одно время на флоте, да еще на одном корабле? И только теперь Михаил понял – это судьба. Господь взял к себе того, юного, и оставил другого жить с постоянным чувством вины, что не смог спасти его, жить, ежеминутно сверяя свою жизнь с потерянной другой жизнью. Достоин ли ты того, что Господь выбрал именно тебя? А ведь он, Михаил, пытался помочь юному кадету, пытался изо всех сил, но его самого ударило о камни, причем от удара он едва не лишился сознания. Мальчик погиб на его глазах, утонул, захлебнулся. Колов уцепился за какой-то обломок. Вероятно, его выбросило на берег. Он не помнит, как очутился в госпитале. Озабоченное лицо доктора, полное лицо веселой фельдшерицы, потом вдруг материнское лицо, искаженное страданием и страхом. Боль постепенно отступала, чтобы уступить место новой, душевной. Михаил не сразу узнал, что невеста покинула его. И только уже выйдя из госпиталя, ковыляя на костылях, он понял, что стремиться ему некуда. Его не ждут.
