Во многих программах теленовостей транслировалась запись пресс-конференции, где блистательная Алиса выставляла на показ своего бриллиантового обручального монстра в четыре карата. Один из репортеров спросил, как давно они обручились.
— Мы старались держать это в тайне, пока не приехали в Мехико, — ответила она. — Должна сказать, это было очень сложно, но теперь все позади и я могу радоваться.
Камера крупным планом показала огромный бриллиант в платиновой оправе, идеально сидевшей на ее руке.
Мэриел выдернула шнур и с новой силой предалась отчаянию. Какого черта она смотрела это? И зачем она затянула Томаса в свой домик? Воспоминание о домике новой болью отозвалось в ее сердце. Она уничтожила единственное укрытие, единственное убежище. Теперь оно пропитано ими двумя и совершенством их любви. Новая боль подхлестнула ее злость и истерика началась по второму кругу.
— Он хочет поговорить с тобой, — сказала Ширли поздно вечером. — Он звонил мне три раза и говорил, что перевернул весь твой офис, а в квартире никто не отвечает.
— Я отключала телефон.
— Зачем?
— Потому что мне причиняет это много боли. Почему я должна выслушивать его нелепые объяснения? Ты же не купишь мне через двадцать минут такое же кольцо? Он давно знал, что собирается дарить его ей, — она бросилась на диван. — Он думал, что между нами ничего не произойдет. Конечно, у него никогда не было намерений иметь со мной дело, — Мэриел вздрогнула. — Просто была поездка и я купилась на него.
— Здесь должно быть что-то большее.
— Что?! Что может быть?! — она не могла заставить себя произнести его имя. — Он один из самых известных мировых звезд. Он делает все, что захочет. Забудь об этом. Я не хочу разговаривать с ним. Я не хочу видеть его. Скажи ему, что я поздравляю его с помолвкой. Кстати, скажи ему, что я уехала в Европу. Это будет правдой, как только я все улажу.
Лондон, 2 октября 1989 года
Солнечный свет слабо проникал через перепачканную копотью стеклянную крышу вокзала «Виктория». Мэриел сошла с поезда и пробралась сквозь толпу бесчисленных туристов, смешавшихся с чопорными английскими пассажирами и нагруженными книгами студентами, разъезжающимися по домам. После тихой и спокойной поездки в поезде, суматоха и круговерть путешественников на знаменитых улицах Лондона была настоящим развлечением.
Неделю назад Мэриел отчаянно придумывала, чем заполнить свое время, и она стала активно готовиться к поездке. Рано вставала, поздно приходила с работы, делала все возможное, чтобы не оставалось времени думать. Мысль пробуждала чувства, а чувства — боль. И самое простое — отказаться от них.
Вчерашний день слился в единое пятно из чемоданов, носильщиков, такси, самолетов.
Измотанная гудением моторов и путаницей на пыльных дорогах Лондона, она подъехала к огромному зданию «Гановер-Хаус».
«Гановер» являл собой переделанное здание средней эпохи королевы Виктории. Бывшая приемная, а теперь вестибюль, смотрела на Санта Джерджес Драйв, а из номера Мэриел на третьем этаже открывался вид на нескончаемые ряды черных от сажи, бутылочной формы труб, которыми уставлены крыши Лондона.
Благодарная своей усталости, она заснула глубоким сном.
Сегодня ранним утром она села в поезд, следующий в Вестбери.
Вильям Таусен Мак Кафферти оказался мужчиной лет пятидесяти, сдержанным, высоким и худощавым, со здоровым английским цветом лица и огромными серыми глазами. Он встретил ее на вокзале и они поехали в его офис в местном университете. Там он напоил ее английским чаем.
На самом видном месте книжного шкафа стояла удивительно интересная старинная статуэтка, очевидно сделанная из золота. Она занимала главное место в его кабинете и Мэриел сразу отметила ее красоту.
— Вы знакомы с работами мастеров Ашанти?
— Не совсем. Я ничего подобного не видела.
— Ашанти — жители восточной Африки. Сейчас — Гана. Это изображение убитого врага. Статуэтка досталась мне от отца. Все восхищаются ею, — профессор смотрел на нее с небольшим любопытством и говорил удивительно правильной размеренной речью.
— Признаться, я не занимался запросом вашего адвоката, касающимся моего дяди, — продолжил профессор. — Тем не менее, поговорил со своей матерью. Фамильное предание гласит, что он служил в Восточной Африке в конце прошлого века. Умер от желтой лихорадки. Похоронен в море. Эта штучка, своего рода сувенир от той кампании, очевидно достаточно ценный. Хотя, я никогда ее не оценивал. Она переходит к каждому члену семьи Мак Кафферти. Теперь ей владею я, — сухо сказал он. — В настоящее время, нас двое — я и мой сын.
Она улыбнулась.
— В завещании есть условие — визит к Билли Мак Кафферти, — уточнила Мэриел.
— И вы здесь в надежде, что я и есть тот самый Билли Мак Кафферти? Уверяю вас, что это не я. Моему сыну Вильяму сейчас девять лет, поэтому он исключается из возможных кандидатур. Другого моего дядю звали Вильям Альбон Мак Кафферти. Но боюсь, он тоже никогда не был «Билли». Он пропал в сорок третьем году во время войны. Не знаю, что еще могу вам сказать, что Вильямы Мак Кафферти в этой семье, кажется, не доживали спокойно свой век, чтобы умереть в своей постели. Но все-таки я надеюсь, что ситуация прояснится.
У Вильяма Таунсенда Мак Кафферти было чувство юмора и он понравился Мэриел.
— Очень глупо было с моей стороны приехать сюда из-за такой маловероятной возможности, — сказала она ему. — Я искренне благодарна вам за то, что вы уделили мне время.
— Не стоит благодарности. Мне было очень приятно, если бы вы составили мне компанию за ланчем.
— Спасибо, замечательная идея. Мой желудок все еще находится в другом часовом поясе и я просто умираю с голода, — призналась она. — Но я хочу успеть на поезд в Солсбери, на два пятнадцать. Если уж я приехала сюда, я не могу не посетить Стоунхендж.
Вильям Таунсенд Мак Кафферти тут же вдохновился.
— Если вы там не были, то вам, действительно, ни в коем случае нельзя пропустить такой шанс. Я буду рад подвезти вас. Своих студентов я вожу туда, по крайней мере, один раз в семестр. Мы можем перекусить |по дороге, я настаиваю…-он потянулся за своей кепкой.
— Вообще-то, мне самому нравится бывать в этом месте. Когда я был ребенком, я часто играл там. Вы бы могли сделать то же самое, — он улыбнулся широкой улыбкой, обнажив большие лошадиные зубы. — В наши дни он охраняется значительно лучше. Какой-то идиот вырезал свое имя на одном из камней, и пришлось огородить его канатом.
При первом взгляде на памятник у Мэриел захватило дух. Поначалу он показался ей маленьким для такого знаменитого места, затерявшимся среди великой равнины Салсбери. Когда машина профессора поднялась в гору, неожиданно каменные столбы предстали во всем своем величии на фоне бледного полуденного солнца. По плодородным землям, окружающим это место бродили большие шропширские овцы. С густой и длинной шерстью, с черными как уголь глазами, они прожорливо щипали зеленую траву на полях, расположенных вокруг памятника.
