Оказалось, что многие желают войти в ее жизнь. Но все они остались за порогом. Мари, секретарша директора лицея, пыталась завязать дружбу с Камиллой, пользуясь тем, что они два раза в неделю вместе играли в теннис. И другие питали подобные иллюзии. Но чем больше было утешителей, тем более одинокой чувствовала себя Камилла, пока в один прекрасный день не начала юношеский флирт с разведенным мужчиной, достаточно ловким, чтобы не торопить события. Оба они были жертвами кораблекрушения, и это сближало их, однако, когда он заходил к ней, всегда тут же были Наташа и Тюльпан. Он впервые коснулся руки Камиллы в ресторане. Они обменивались сладкими речами. В какой-то момент им даже показалось, будто они не должны разлучаться, но, когда дело дошло до того, чтобы разделить ложе, Камилла взбунтовалась и дала кавалеру отставку.
Она вдруг поняла, что не может принадлежать человеку, который бы ее не выдумывал. Вот Зебра – тот ее создавал. Она познавала себя через него, слушая его речи, видела себя обычно в образе, созданном его воображением. Качества, которые он ей приписывал, постепенно становились чертами ее характера, его представление о ней обогащало ее. Он мог бы сказать «Иди!», и она прошлась бы босыми ногами по раскаленной плите и не обожглась. А этот соломенный вдовец обольщал ее такими забавами, которые вдруг показались ей пресными.
Вернувшись к своему очагу, Камилла поняла, что никогда не согласится оседлать – если можно так выразиться – лошадку второго сорта ради того, чтобы уклониться от деспотического взгляда любовника с широким размахом – Зебры или кого-нибудь другого.
Ах, если бы у Гаспара хватило такта более тонко подойти к восстановлению их былой страсти… Подумать только, ведь достаточно было лишь очистить их повседневную жизнь от устоявшихся привычек, а не прибегать к бесполезным акробатическим выкрутасам. Обращаясь к их прошлой жизни, Камилла удивлялась тому, что они жили в известной мере особняком. Кроме Альфонса и Мари-Луизы, не было у них друга дома, который пришел и помог бы им осознать, что происходит в их супружеской жизни. Они не соткали сеть внешних связей, которые могли бы служить весьма надежными точками опоры в преодолении временных семейных неурядиц и взаимного охлаждения. Конечно, подобное отношение к их быту было чуждо Зебре; но мог же он по крайней мере сохранить для нее маленькие приятные неожиданности, будящие женское воображение: свозить в гостиницу на нормандском берегу, чтобы заняться там любовью, или вернуться через двое суток, когда должен был отсутствовать неделю. Такие вещи, как известно, приводят в восхищение даже наименее романтически настроенных домашних хозяек.
Но Зебра так и не смог ничем ее растрогать. Типичный ученик из бедной семьи, старания которого дают лишь плачевные результаты. Его стратагемы ввергли их союз в катастрофу. Распад семьи – его работа.
Камилла, свободная отныне от безумств Гаспара, чувствовала себя разбитой и мечтала лишь о покое. Держаться на определенном расстоянии от мира – такова была теперь ее программа.
Чувственная сторона жизни довольно скоро свелась для нее к эмоциям, вызываемым любовными романами XIX века, которые она принялась усердно читать, как в раннюю пору девичества. Драматические страсти скучающих зажиточных женщин и непредсказуемые порывы их любовников – этого с избытком хватало для ее надорванного сердца.
Оставшись один, Зебра произвел инвентаризацию обломков кораблекрушения. От Камиллы остались пряди волос, кучка ногтей, флакон духов, вышедшее из моды платье, чулки, в складках которых томился в плену ее запах, слитые воедино свинцовые руки, разумеется, письма и фотографии, а также кассета телефонного автоответчика, на которой было записано уведомление о том, что Камилла задержится: «Дорогой, сегодня вечером я приду поздно. У меня родительское собрание». Небогатая добыча, можно сказать, жалкая для той любви, которую он разрушил своей безумной затеей. Сто граммов обрезков ногтей… Сто тонн тоски давили на него, когда он один бродил по дому Мироболанов, который он и купил-то, чтобы угодить Камилле.
Однажды Зебра притаился у выхода из лицея имени Амбруаза Паре, чтобы тайком взглянуть на нее, упиться ее красотой. Как далеки они были теперь друг от друга – начать сначала не удалось. Он вообразил себе ее ноги под шелковистыми чулками… муки беспорядочных воспоминаний, адский прибой. Ее стройная талия, ее белые груди, жаждущие прикосновения мужской руки…
Гаспар перестал воспринимать окружающую красоту – слепота отчаяния. Как-то незаметно стерлись краски повседневного бытия, испарилась фантазия. Зебра покончил с предметами, предназначенными неизвестно для чего, разве что для смеха: выкинул курительную машину, отказался от дальнейшего строительства деревянного вертолета, как ни уговаривал его Альфонс, не пожелал идти к Щелкунчику холостить борова в канун Рождества. Ему больше не хотелось прописывать клизмы своему клерку. Дела его шли из месяца в месяц все хуже и хуже, можно сказать, гнили на корню. Изнурять себя – вот что осталось его единственной отрадой. Его два брата – тоже нотариусы – приняли на себя часть его клиентуры, чтобы она осталась в лоне семьи.
Как-то в воскресенье утром Зебра фланировал по торговой улице и увидел со спины Камиллу. Она о чем-то говорила с болтливой торговкой рыбой, которая машинально пошевеливала креветки в корзине. Горячая кровь прихлынула к лицу Гаспара. Обернувшись, он посмотрел в стекло витрины и увидел, что это не Камилла, а совершенно незнакомая ему женщина, фигура и прическа которой были точь-в-точь как у нее.
Этот эпизод пробудил у Зебры мечту. На мгновение он забыл про океан скорби, в котором утопал уже не первый месяц. Мысль о том, как бы вновь обрести несколько секунд горестного счастья, целиком завладела его душой. И в конце концов в его мозгу зародилась и созрела весьма необычная, экстравагантная идея. Чтобы хоть чуточку смягчить свою скорбь, он был готов на все.
Вооружившись локоном Камиллы, Гаспар отправился в косметический магазин и подобрал женский парик точно такого же цвета; дома взял ножницы и худо-бедно придал ему форму прически своей жены, глядя на ее последнюю фотографию.
Закончив эту работу, направился к молодой женщине, о которой в Лавале было известно, что она приторговывает любовью, и объяснил ей, чего хочет от нее:
– Я хотел бы, чтобы вы надели это платье, эти чулки и этот парик, надушились этими духами и пришли ко мне сегодня в одиннадцать вечера.
– За ночь это будет…
– Нет, нет, я вовсе не собираюсь к вам прикасаться. Мне просто хочется, чтобы вы сделали вид, будто вернулись с родительского собрания в лицее, будто вы преподаватель. Понимаете?
