— А что рассказывать? Увидела я всё это безобразие, сопоставила факты, Маркуше позвонила, раз дочь мне родная ничего не сообщила, — голос мамы звучит несколько обиженно. — А потом пошла в гости к маме Эвелинки. Мы с Региной чудесно пообщались, а потом пришла эта стрекоза, и мы ее приперли к стенке. В общем, девицу отправили к отцу в закрытый военный городок, где он с ее мачехой проживает. Там у нее не будет возможности строить козни. Папа строгий, да и мачеха — ведьма! Она у Регинки мужа увела с помощью заговора!
— Мама, ты серьезно?! — смотрю на нее, раскрыв рот от удивления, но зная, что меня в этом рассказе больше удивляет. Слова мамы перевернули мои о ней представления вверх дном. Мама — ресторанный гуру. Мама — деликатный переговорщик. Мама — вершитель судеб. Но ничего из этого не помогает мне понять, что делать с Марком.
— Конечно! Она к гадалке ходила, а он Регинку так любил, так любил…
И она начинает долго рассказывать о заговорах и приворотах, а мои мысли уносятся вскачь. Надо же, Чебурашка устранена руками моей мамы. Она сделала этой за моей спиной, но таким образом позаботилась обо мне. Но устраивать мою свадьбу, втихаря договариваясь с Марком… Нет, я не позволю.
Мама права. Ника — тоже. Хватит киснуть и вариться в своих мыслях.
Пора брать свою судьбу в руки.
Глава 26
Мне настолько хотелось переговорить с Марком, что едва могла дождаться его появления в офисе. Приехала пораньше, в тишине еще не проснувшегося офиса приготовила кофе, навела порядок в маленькой кухоньке, перебрала документы на столе, проветрила приемную и даже полила цветы. Всё что угодно, лишь бы унять беспокойство в душе, спазмами сжимающие грудь.
А вдруг он скажет, что возвращается к жене?
Вдруг скажет, что выбирает сына и возвращается с ним в Германию, потому что мальчику там лучше?
Вдруг признается, что он со мной встречался только потому, что хочет доказать себе, что может меня завоевать?
Вдруг… Да, конечно, Брагина, вдруг комета упадет на Землю и всё это станет неважным? Успокойся уже и начни брать жизнь в свои руки. Даже твоя мама, которая столько месяцев варилась в депрессии, смогла выбраться из нее и заново запустить свою жизнь.
— Марк! — увидев своего босса, заворачивающего из-за поворота, подскакиваю из-за стойки ресепшена и устремляюсь к нему, но сразу же торможу на месте. Фишер не один, а с целой делегацией гостей, которых он приглашает пройти в конференц-зал. И говорят они все по-немецки! И я ничего не понимаю. Ни одного словечка. Как же так? Мой парень свободно владеет немецким, для его сына этой родной язык, а я вообще ни бельмеса. Это ненормально, так не бывает, всё это неправильно.
Слезы застывают в моих глазах, но я буду последней дурой и слабачкой, если покажу свою реакцию. Ну, решил Марк налаживать жизнь без меня, выбрал ребенка, так кто ж его осудит? Придется и мне узнать, что такое, когда бросают.
Господи, почему так больно? Почему мне кажется, что я сейчас рассыплюсь на части?
Проходит около часа. Я периодически приношу поднос с кофе и чаем, минеральную воду и стаканы, пытаясь хотя бы по интонациям понять, о чем говорят. Но слышу только характерную немецкую речь, а Марк невозмутимо сидит за столом во главе, не проявляя никаких эмоций. Только переговаривается с гостями, а на меня не обращает внимания.
Что стул, что стена, что я.
Наконец наступает окончание конференции, а я провожаю уходящих мужчин в строгих пиджаках и от волнения сглатываю, не зная, последует ли за ними Марк или вернется в свой кабинет. Телефонный звонок отвлекает меня от дум, и я беру трубку, чертыхаясь про себя. Почему в нашей жизни многое происходит так не вовремя?
В телефонной трубке раздается бодрый и радостный голос нашего телефонного оператора, сообщающий мне, что нужно провести ревизию неиспользованных сим-карт, а когда я прошу перенести это занятие на потом, девушка упрашивает сделать это именно сейчас, ведь ей нужно подать какие-то отчеты до конца месяца.
Дело занимает двадцать минут вместо пяти обещанных, и я с досадой прикрываю глаза, когда кладу трубку, а резко встав, зацепляюсь ногтем за край стола. Там отходит небольшая планка, я давно за нее цепляюсь, но именно сегодня из-за резкого движения попадаю пальцем в отверстие и чувствую резкую боль.
Подтягиваю руку к себе, проверяя догадку. Так и есть. Ноготь сломан прямо посередине, и придется весь маникюр сносить к черту! Да что ж такое? Почему так не везет?
Понуро плетусь за сумкой, чтобы достать маникюрный набор, но сталкиваюсь с Марком, чей вид заставляет меня прийти в полное отчаяние. Не могу контролировать поток слез. Прямо на глазах у Фишера начинаю рыдать. Он растерянно смотрит на меня и подается ближе, подхватывая меня за плечи и проводя в свой кабинет. Там усаживает на диванчик в углу, не выпуская из рук ни на минуту.
— Карина, что случилось? Скажи мне! — требовательно повышает голос, бегая по моему лицу взглядом и замечая неровный край ногтя. — Ноготь, что ли, сломала? Нашла из-за чего плакать! Ну что ты?
Подцепляет пальцами подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза, подушечки пальцев стирают дорожки слез, и Марк не позволяет мне отстраниться.
— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — вырывается из меня мольба, которую уже не вернуть назад, как бы и я ни старалась.
Марк замирает, как и его рука. Брови сходятся на переносице.
— С чего ты взяла, что я уезжаю? Я бы обязательно предупредил тебя.
У меня нет сомнений в том, что он говорит правду, в его словах столько искренности и недоумения, что я ощущаю себя донельзя глупо. Сама придумала — сама обиделась. Истинная женщина.
— Правда бы предупредил? — задаю вопрос, предельно искренне глядя в глаза Марка.
— Так, — он чешет голову, морщась, — кажется, я действительно замотался и не подумал, что надо тебя оповещать о своих делах.
— Нет, Марк, ты не обязан меня оповещать, даже само слово звучит не очень.
— Должен, Карин, должен, я баран.
Из моего горла вырывается смешок, как только я слышу это слово. Марк кто угодно, но только не баран. Он просто усталый, запутавшийся человек, который пытается держать в руках слишком много всего, а я капризничаю и требую к себе внимания.
— Значит, ты не уезжаешь?
— Куда?
— В Германию, ради сына.
Замираю в ожидании ответа, и выражение лица Марка мне совсем не нравится.
— Карин, — говорит он со вздохом, — я, честно, хотел тебе признаться, но не знал, как это сказать. Думал и так и сяк, но выходит одно к одному: я не могу так издеваться над ребенком, чтобы он жил в разных странах. То с мамой, то с папой. Это невозможно устроить по-нормальному. Чтобы он ходил в одну и ту же школу, жил в одном доме, надо ему жить в одной стране.
— То есть я была права? Ты закрываешь бизнес здесь, забираешь сына и уезжаешь?
Марк плотно сжимает челюсти, так, что на скулах играют желваки, и выглядит поверженным и усталым, как будто перепробовал все средства борьбы и проиграл.
— Я пойму, если ты не захочешь пускать свою жизнь под откос.
— О чем ты, Марк? Я не понимаю…
— Пойму, если не захочешь ехать со мной, возиться со всеми документами, учить язык, воспитывать чужого ребенка, я пойму!
— Ты таким образом меня бросаешь, да? — не сдержавшись, бросаю ему в лицо. Голос дрожит, слезы на подходе. Меня начинает потряхивать, потому что все мои самые сильные страхи оказались реальностью. Марк уезжает! И он скрывал это от меня! Обманул!
— Карина! Я порой не понимаю, твоя горячность — это то, что я в тебе люблю, или то, что помешает нам быть вместе! — Марк порывисто тянется ко мне и заключает в капкан рук мое лицо. — Что ты там себе надумала, а? Ну-ка, поделись со мной тем, что за тараканы пробегают в твоей голове?
— Любишь? Если любишь, зачем скрывал?
— Я не скрывал, Карина! Я пытался наладить свою жизнь.
— А я какое место в твоей жизни занимаю? Я никак не могу понять.
