Удар был таким сильным, что висящая на стене рамка с фотографией дрогнула. У меня зашумело в ушах, испуг накатил остро резко, так, что я не удержала вскрик. Зажмурилась и тут же ощутила горячие губы на щеке. Дыхание, — неровное и тоже горячее и стук сердца — бешеный. Не его — свой.
Открыла глаза и облизнула губы. Олег следил за моим языком, как одержимый, будто готовый вот-вот сорваться и наброситься. И я, как это ни ужасно, готова была просить его сделать это.
— Другая, — едва слышно выговорила я. Руки мои сами собой поднялись, я обхватила Олега за шею. — Не как твоя жена?
Взгляд Олега тут же изменился. Огонь, пылающий в его зрачках, заволокло тьмой. Лицо перекосило от ведомой лишь ему гаммы чувств и противоречий.
Я поняла, что зря задала этот вопрос именно сейчас. Поняла, как только слова прозвучали, но было слишком поздно. Для меня было слишком поздно. Хотела ли я занять её место? До конца уверена я всё ещё в этом не была, но не уверена была и в том, что не хочу. Уже не уверена.
Олег дернулся, желая отстраниться, но я не пустила. Сама не знаю, откуда нашла в себе храбрость. Он был на грани — я видела, но в это мгновение готова была пройти по этой грани вместе с ним. По грани, по лезвию, по краю утеса. Лишь бы хоть чуть-чуть приоткрыть его для себя, понять его, почувствовать.
— Не смей, — процедил он наконец. — Никогда не смей говорить об Ане, — сорвал с себя мои руки, грубо. Больно.
— Почему? — поморщилась, потирая кисть.
— Не нарывайся, Алина, — предупредил, не отрывая взгляда. — Иди к себе.
— Почему мне нельзя говорить про твою жену, Громов? — я понимала, что нарываюсь, но осознавала так же и то, что его эмоции — это путь к его познанию. Вывести, вывернуть наизнанку — единственно доступный мне сейчас путь к пониманию Олега Громова.
Он прищурился, ядовито усмехнулся.
— Потому что ты — никто, бездомная шавка, которую я подобрал на улице, — неожиданно выплюнул он. Лицо его исказилось ненавистью. — Не смей даже имени моей жены произносить! Не смей даже думать о ней!
Я оторопела, не в силах сделать и вдоха. Все внутри упало, рассыпалось прахом к моим ногам. Чего угодно я могла ожидать от него — ярости, жесткости, отстраненности, только не этого. Дыхание замерло где-то в горле, возбуждение, которое я испытывала, жар желания, дрожь — все превратилось в колючие льдинки, изнутри до крови царапающие меня. Губы задрожали, уголки глаз защипало. Одновременно с выдохом, который мне все-таки удалось сделать, по щекам потекли слезы.
— Вот как, — выдавила через силу. — Бездомная шавка, значит?
— Иди в комнату, Алина. Живо! — окатив меня волной почти физически ощутимой ярости, рявкнул Олег. Отойдя, пнул банкетку и снова повернулся. — Пошла! — заорал, указывая в сторону лестницы.
Я же, тоже глядя ему в глаза, повела плечами. Плед упал на пол, но я даже не наклонилась, чтобы его поднять.
— Я тебе не шавка, — прохрипела, прикрываясь руками, защищаясь от него, от его глаз, от его темноты.
Громов подошел. Коснулся живота. Нежно. Как никогда ко мне еще не прикасался. Затем провел по голому плечу, поддел лямку бюстгальтера, потянул, сбрасывая с плеча. А после…
После он поднял плед и, закутав меня в него едва ли не в кокон, выговорил уже спокойней, но не менее жестко:
— Иди в свою комнату, Алина. Если мне понадобится шлюха на ночь, я закажу твою подружку или кого-то вроде неё. В твоих услугах я нуждаюсь лишь в той мере, в которой мы это обговорили. Я нанял тебя, как горничную, вот и выполняй то, что от тебя требуется. В качестве шлюхи ты меня не устраиваешь.
— Мерзавец, — выплюнула ему в лицо и, толкнув что было силы, побежала наверх.
— Мерзавец!! — не выдержав, заорала с верхней ступени, вцепившись в перила. — Ненавижу тебя, Громов! Ни секунды не останусь в твоем проклятом доме!!! — всхлипнула я.
— Ну и вали! — донеслось мне вдогонку, когда я силой заставила себя побежать дальше — к комнате. Звук собственных шагов отзвуком барабанил в ушах вместе с его словами. Вали. Меня знобило, тело, губы и щеки при этом пылали. Слезы, крупные, отчаянные, продолжали течь по лицу.
Хотелось что-то сделать. Разбить, разрушить. Но я вытащила чемодан и принялась скидывать вещи без разбора. Больше ни мгновения не хочу здесь оставаться.
— Хватит, Громов!!! — закричала и, взвыв, в голос зарыдала, оседая на пол.
Хватит…
Глава 20
Алина
— Ну и куда ты собралась?
Я даже взглядом Громова не удостоила. Выволокла чемодан из комнаты и захлопнула дверь.
— Алина. — Он сделал попытку удержать меня. Пошатнулся и, морщясь, опёрся ладонью о стену. Пьяный, все ещё разъяренный, выматерился и опять попробовал поймать меня за ткань толстовки, но я, отпрянув, процедила:
— Не трогай меня! Я уезжаю!
— Куда ты поедешь? — руку он так и не убирал, преграждая мне этим путь к лестнице.
— Какая тебе разница, — усмехнулась я холодно и, вцепившись в ручку чемодана, все же попыталась прорваться.
— Тебе некуда идти, — Олег обхватил меня за плечи и вернул на прежнее место. Зло, он практически швырнул меня назад. Я попятилась. Что будет, если он не захочет отпустить меня? Силы наши совсем не равны. По сравнению с ним Макс был зеленым молокососом, а я и с ним-то справиться не могла.
— Полчаса назад тебя это не интересовало, Громов! — и он, и я уже немного успокоились. По крайней мере, я. Уж не рыдала как идиотка, а четко понимала — ноги моей не будет в этом доме сегодня же. Что там себе надумал Громов — его проблемы.
— Дай мне пройти.
— Ты никуда не поедешь.
— А вот это не тебе решать! — вскинула голову, язвительно усмехнулась ему в лицо. — Бездомная шавка найдет себе ночлег. На то она и шавка. Дай пройти! — дернулась снова в сторону. — Меня ждет такси.
В этот раз он не стал меня останавливать. Стоял, упираясь в стену ладонью и смотрел вслед тяжёлым, пронизывающим взглядом. Я чувствовала это, чувствовала, как выкручивается все внутри, но не давала себе слабины ни остановиться, ни обернуться. Лишь когда я дошла до лестницы, Олег нагнал меня и, молча забрав чемодан, спустил его на первый этаж.
— Спасибо, — зло процедила, забирая чемодан, и направилась к выходу.
Такси действительно уже стояло у ворот и я, наспех одевшись, вышла из дома. Если бы в коридоре висел мой старый пуховик, надела бы его, но он был убран в другой шкаф, как и сапоги. Выбрасывать их я не стала — просто убрала на случай сильной непогоды. Зря. Непогода наступила не в Санкт-Петербурге — она наступила внутри меня самой, в моей душе, в моем сердце.
Быстро я пошла по дорожке к выходу. Слезы снова подступали. Но я, стиснув зубы, держалась. Нет уж. Плакать больше не стану. Как бы больно ни было… Сама виновата. В том, что произошло. В словах Громова… я ведь знала. Знала, кто он такой. Знала, понимала, черт возьми, что он такое! Это было ясно сразу. Такие, как он… От них нужно держаться подальше. Это я тоже знала, но решила, что обойдется, согласилась на его условия. Вот только его условий я, по сути, никогда не знала. Его игра — его правила, поменять которые он может в любой момент. Я навсегда для него останусь шавкой.
Дойдя до ворот, я ухватилась за ручку дверцы и на мгновение застыла, не решаясь сделать последний шаг — переступить порог и выйти за территорию. Бегущие по крови колящие осколки рвали вены, причиняя адскую боль. Было трудно дышать, глаза заволокло пеленой слез.
Внезапно я ощутила на себе взгляд. Резко обернулась. Громов стоял на ярко освещенном уличными фонарями крыльце и, не обращая внимания на холод, наблюдал за мной. На нём была лишь расстёгнутая на несколько пуговиц темная рубашка и брюки, но на холод он внимания не обращал. Стоял и смотрел, не сводя взгляда. И молчал. На мгновение я подумала о том, что если бы он сейчас попросил меня остаться, если бы извинился…
Тут же рьяно замотала головой. Нет, тогда у меня вовсе гордости не останется. Мне нужно уходить. Бежать. И тогда у меня еще будет шанс спасти собственное сердце. Крошечный, но все же шанс.
